Слабая женщина с сильным характером

Горбачева Ирина Грачиковна

– Так! Зря ты мне раньше ничего не сказала, когда он это сотворил. Уж я бы из него вытрясла! А то, девку испоганил, да мы ещё свадьбу пополам играть должны? Ну, я ему покажу! Всё до копеечки оплатит. Так, слушай меня, – обратилась она к застывшей в недоумении Любе, – отец ничего не должен знать! Поняла?

– Мама, что ты говоришь?

– А что теперь говорить? Хорошо хоть так вышло. Грех сотворил, сам же его и прикроет.

Люба в рыданиях упала на диван.

– Я не поняла? Чего ты орёшь? Орать надо было, когда он тебя по дороге раскатывал. А если б он взял, да уехал? А если ты понесёшь? На

нас дитя повесишь? А людям как в глаза смотреть?

– Не хочу… я папе всё расскажу, – сквозь рыдания говорила Люба.

– Давай! Давай! Всем расскажи о своём позоре. Папе она расскажет! Хочешь, чтобы до смертоубийства дошло? Колька вылезет как уж. Доказательств у тебя никаких, а отца посадют.

У Любы защемило сердце, когда она услышала от матери «доказательств у тебя нет». Не у «нас», а именно «у тебя». Ей до тошноты стало противно от её присвиста в слове «посад-ют». Стало больно от того, что мать даже не посочувствовала ей. Наоборот, хотя и не показывала своим видом, но её глаза говорили о том, что она даже где-то рада, что так произошло с дочерью. Люба зарделась, словно получила от матери увесистую пощечину.

– Успокойся, не посадют, – тихо ответила она со злобой в голосе, прекратив рыдать и вытерев слёзы.

– А чего ты крысишься? Я что ли позволила себя облапать и испортить? – закричала мать.

– Я? Позволила? – Люба выбежала из дома.

Разговаривать с властной матерью бесполезно. Перекричать её ещё никому не удавалось, а переубедить мог только отец, да и то иногда. В основном, этот добрый, работящий средней комплекции мужичок, любивший по случаю выпить, как и все на селе мужики, никогда не спорил со своей дородной и громкой супругой. Он постоянно уводил детей от скандалов и криков матери на улицу, и в бессилии справиться с ней махая рукой наотмашь, говорил:

– Да чёрт и тот с ней не справится! Пусть пар выпустит, чтобы не взорвалась, потом добрее станет.

Люба молча, с тяжёлой обидой на мать собиралась в дорогу. В другую совсем ей не изведанную жизнь. Со слезами полными слёз, что раздражало мать, она ругала себя.

– Зачем я иду на поводу у матери. Он мне противен. Как я буду с ним жить без любви?

Мать будто услышав её переживания, постоянно наставляла её.

– Не ты первая, не ты последняя. Стерпится – слюбится. Он работящий. Да и другой, нашкодил бы и сбежал, а этот с собой позвал. Так что не гунди, хороший мужик, свой.

По ночам, мучаясь бессонницей, Люба всё продолжала ругать себя.

– Слабая я. В отца пошла и душой и телом. Не смогла дать отпор, постоять за себя. И сейчас. Наплевала бы на эту свадьбу, да мать потом житья не даст, а ехать куда?

Гуляли свадьбу, как и положено на селе, долго, шумно и пьяно. Первые два дня гуляний Колька, улучшив момент, затаскивал Любу, подальше от глаз гостей и пьяно облапывая, добивался своего, постоянно повторяя:

– Ты жена, обязана мужу всегда и везде. Я теперь твой хозяин.

А ночью, допившись до нечеловеческого вида, храпел, раскинувшись поперёк кровати. Молодой жене приходилось сидеть у окошка их маленькой спальни и тихо плача слушать пьяный сонный бред мужа, ожидая рассвета.

На свадьбе Люба сидела за столом, отрешённо наблюдая за происходящим. От постоянных пьяных

криков «горько» ей становилось дурно. Ей хотелось оттолкнуть пьяного, плохо стоящего на ногах Николая, но мать, видя её недовольство, дёргала её за подол платья, приговаривая:

– Не кочевряжься.

Любу пугала мать Николая.

– Мало мне своей мамаши, так и эта, кажется не лучше. Взгляд такой, словно убить готова.

А Митрофановна, как все называли мать жениха, не переставая нахваливала Николая и себя Любиной матери.

– Коленька мой, всё в дом, всё в дом. На все руки мастер. Я тебе так сваха скажу. Ты ко мне с уважением и я тебя никогда не обижу.

– Люб, слышишь, что свекровка твоя говорит? Вот. Ласковое теляти двух маток сосёт, – поддерживала её мать Любы.

– У меня в доме лежебок и лентяек не потерплю, я тебе сразу говорю. Я человек прямой, правду-матку прямо в глаза говорю. В нашем доме никто не врёт, только правда!

– А мы тоже не на помойке найдены, – встревал в разговор отец Любы, – у нас доча, просто золото.

– Не всё золото, что блестит, – с издёвкой отвечала ему Митрофановна.

– Ты это о ком? – пытался возмутиться отец.

– Да сядь ты уже, – пресекала мать любую попытку отца защитить дочь.

На свадьбе Люба узнала многое о семье, в которой теперь ей придётся жить.

– Ох, бедная! Не повезло тебе, – сожалея, говорила какая-то пьяная женщина. Потом выяснилось, это была тётка Николая по отцу, – я тебе так скажу! Свекровь твоя, настоящая жаба. Знаешь, как она матушку мою обижала?! – пьяно и наигранно заплакав, она оттолкнула от себя какого-то такого же пьяненького мужичка, – да иди ты отсюда, мы беседуем, не видишь?

– Так вот, чего хочу сказать о твоей свекрови… Смотри, смотри, попрыгала жаба…

Так прерываясь на то, чтобы с кем-то выпить очередную рюмку самогонки, или отгоняя от Любы очередного гостя, она рассказала о причине ненависти к матери Николая.

– Раньше мы без всяких удобств жили. Вода в колодце, туалет на улице. Но хорошо жили, дружно. У меня маманя не злобливая, добрая женщина была. Да и брат мой тюфяк, тюфяком. Хорошо жили, пока брат эту жабу в дом не привёл. Чего Митрофановна уши навострила? – крикнула тетка, увидев, как та пристально на них смотрит, – видала? Боится, что всю правду о ней расскажу. Не боись, на всё времени не хватит. Так вот, вскоре папанька умер. Хороший мужик был. Так эта и стала царицей в доме, а маманя у ней, вроде, как в прислугах. Митрофаниха к тому времени самогонку навострилась гнать. Как то мать не выдержала и что-то против этого сказала, так эта зараза, взяла ведро ночное, которое в доме держали для малой нужды, и одела его матери на голову. Нет, ну ты представь, я же младшая в семье. Понимаешь, мне мать-то жалко.

– А брат ваш? – спросила Люба.

– Брат… К тому времени она его так загрызла, что он спился от её самогонки. А потом ещё и отомстила, знать, чтобы в следующий раз перечить ей неповадно было. Маманя подслеповатая была. Без очков не видела. А эта зверюга разрезала пакет из-под молотого перца и в бумагу, нарезанную в туалете положила. Представляешь, что с бедной старухой было?! Она тогда кинулась на неё, так брат, защитничек.

Тётка заплакала, потом ещё опрокинув в себя рюмку самогонки, продолжила.