Сладкая боль

Джеймс Ребекка

58

— Пойдем. Я хочу тебе кое-что показать, — говорит она, встает, протягивает руку, и по ее лицу я понимаю, что Анна хочет отвести меня на чердак.

В одном углу стоит детская кроватка. Рядом — большое кресло. Кроватка застелена мягким одеяльцем, над ней висит яркая подвеска с желтыми уточками и красными шариками. Сбоку — комод, на котором стоят многочисленные фотографии в рамочках. Анна с ребенком на руках. Портреты Бенджамена.

Анна подходит к кроватке и заводит подвеску. Уточки начинают кружиться, звучит тихая колыбельная.

— Я просто прихожу сюда и сижу. — Она опускается в кресло. По лицу девушки снова текут

слезы. Анна испускает дрожащий вздох. — Я притворяюсь, что Бенджамен вот-вот проснется. Что ничего не случилось. Что он не умирал. Иногда даже самой удается поверить. На несколько секунд. Иногда у меня возникает удивительно радостное ощущение, как будто я самая обыкновенная мать, которая ждет, когда малыш откроет глазки. И тогда я почти счастлива. Ради таких моментов стоит жить… — Она берет одеяльце, прижимает к лицу, закрывает глаза. — Я раньше чувствовала запах сына. Долго-долго. Теперь он выветрился. Но все-таки одеяльце напоминает мне о Бенджамене.

— Ты часто здесь бываешь? — спрашиваю я.

Анна кивает.

— Я в любом случае почти всегда одна, с тех пор как уехали Фиона и Маркус. Так почему бы и нет?

— А отчего они уехали? Ты ведь нуждалась в помощи. На их месте я бы побыл с тобой.

Некоторое время она молчит. Не поднимая глаз, складывает одеяльце вдвое и разглаживает ткань.

— Конечно, они хотели помочь. Не сомневаюсь, что хотели. Но вряд ли Фиона выдержала бы. Я чуть не сошла с ума, когда Бенджамен умер, мне было очень плохо. Представь себе мое нынешнее состояние, помноженное на десять. Только вообрази, каково жить с таким человеком день за днем.

— Да уж, непросто, — отвечаю я.

— А теперь представь себе, что ты Фиона. Человек, который ненавидит проявления эмоций даже на нормальном уровне. Маркус пытался мне объяснить. Он сказал, что у них было очень беспорядочное детство, и теперь, став взрослой, Фиона старается всегда контролировать ситуацию вплоть до мелочей. Ну а скорбь контролировать нельзя. И нельзя даже по-настоящему помочь человеку, который потерял близких. — Она грустно усмехнулась. — Наверное, Фиона испугалась, что моей депрессии не будет конца. Она решила, что бесполезна.

— Да, наверное, я понимаю. Но… раз уж я начал задавать вопросы…

Я замолкаю. Анна поднимает голову.

— Продолжай.

— Зеленая комната. Она раньше была твоей? Там спали вы с Бенджаменом?

— Да, — говорит она. — Фиона и Маркус помогли мне с ремонтом.

— И ты перебралась в комнатку поменьше, когда он умер?

— Я не могла больше там находиться. Не могла спать. Поэтому я заняла старый отцовский кабинет, — объясняет Анна. — Остальные комнаты казались слишком большими и пустыми.

— А ты никогда не думала переехать отсюда? — осторожно спрашиваю я. — Продать Фэрвью и купить что-нибудь поменьше?

Анна качает головой.

— Нет. Это дом Бенджамена. Здесь он жил. Я не могу отсюда уехать.

Некоторое время мы молчим, и я гадаю, что будет дальше. Что делать, если человек сломлен и печален? Все слова кажутся неуместными. Анна пережила огромное глубокое горе; мы как будто живем в двух совершенно разных мирах. У нас общие язык и культура, но это лишь верхушка айсберга. Внутри Анна совсем иная, чужая, и я напуган. Раньше я прекрасно понимал, чего хочу от нее — секса — но теперь мои желания кажутся неуместными и немыслимыми, даже жестокими.

Должно быть, она ощущает мое смущение, что встает, берет меня за руку и смотрит прямо в глаза. Выражение лица у девушки искреннее и пылкое.

— Тим, можно я попрошу об одной услуге?

— Не вопрос.

— Ты

не… — Анна замолкает и вздыхает. — Ты стал иначе ко мне относиться. А я этого не хочу. Честное слово, не надо. И толку все равно никакого. Да, я грущу. Допустим. Мой ребенок умер, поэтому я буду грустить всегда. Но ведь в моей жизни есть и другие вещи. Я по-прежнему девушка, и вчера я вспомнила об этом и впервые со смерти Бенджамена развеселилась. Да, то, что я рассказала, очень грустно и серьезно, но, пожалуйста, забудь о моих бедах хоть ненадолго. Я хочу радоваться. Хочу поцеловать тебя. Хочу вернуть приятные минуты. Вчера вечером я ощутила себя живой как никогда… поэтому, пожалуйста, перестань смотреть на меня как на калеку и посмотри, как вчера — как будто я тебе нравлюсь, как будто я привлекательная…

Она делает глубокий вдох и улыбается. Щеки раскраснелись, глаза влажные. Анна кажется редкостно красивой.

— Ты правда мне очень нравишься, — говорю я. — И ты очень привлекательная.

— Тогда поцелуй меня, — просит Анна.

И я целую.

59

Они возвращаются в комнату Тима. Движутся медленно, осторожно, обоим поначалу неловко, хотя они и пытаются изображать уверенность. Тим и Анна раздеваются, забираются под одеяло, и, как только они погружаются в уютную теплоту, неловкость исчезает. Они придвигаются ближе, прижимаются, целуются. Торопиться некуда. Они часами трогают и целуют друг друга. Анна не открывает глаз, чтобы сосредоточиться на ощущениях. На том, как Тим прикасается пальцами к ее животу, как целует шею. На соленом запахе его кожи, на колючей щетине. Когда она все-таки открывает глаза, то видит, что Тим улыбается; зелено-карие глаза лучатся морщинками в уголках, а на лице выражение удивления и восторга.

Она временно счастлива, увлечена моментом. Анна вспоминает, что такое дарить радость и получать удовольствие. Что такое ощущать себя живой.

60

На следующее утро я просыпаюсь поздно. Анна еще спит. Она свернулась клубочком, лежа на боку лицом ко мне. Лицо у девушки умиротворенное, губы слегка раздвинуты, словно в улыбке, и я радуюсь — радуюсь оттого, что сделал ее счастливой. Я встаю как можно тише и иду на кухню варить кофе.

Я автоматически совершаю знакомые действия, в то время как мысли упорно возвращаются к событиям минувшего вечера. Я, разумеется, не девственник, и не скажешь, что для своего возраста особенно неопытен, но в постели с Анной я пережил откровение. Я никогда еще не занимался любовью так долго, неспешно и вдумчиво. Никогда еще так не заботился о партнере. Никогда не сознавал, каким прекрасным и преображающим может быть секс.

Когда я отношу кружки наверх, Анна уже сидит, подоткнув простыню под мышки. Она улыбается и впускает меня под одеяло.

Как ни странно, Анна, обнаженная и уязвимая, кажется на удивление открытой и спокойной.

Мы полдня проводим в постели. Потом приходят маляры, чтобы перекрасить стенку в коридоре, и приходится встать, чтобы впустить их, но я тут же возвращаюсь в спальню, оставив рабочих внизу. Я поднимаюсь лишь для того, чтобы принять душ и отправиться на работу. Прихожу в ресторан в четыре, как минимум на час позже положенного, и понимаю, что на кухне я один, а сделать нужно много. Но после секса я как под кайфом и все успеваю в рекордное время. За работой я думаю об Анне, о том, как мы провели утро и ночь, о том, что вечером, возможно, повторим. Каждый раз при этой мысли в животе приятно щемит.