Сладкая месть
Шрифт:
Сказав это, Ильин ничуть не покривил душой. Он и тогда, два года назад, жалел этого собровца, слишком вжившегося в роль уголовного типа. Хотя, если говорить откровенно, Ильин сомневался в истинности обстоятельств этого преступника. Но в те дни его не оказалось в городе: он отдыхал у моря и вернулся только через две недели, когда дело уже было практически завершено. Да и Круглов его тогда заверил, что, к сожалению, все так и было: скорее всего, парень по неосторожности смешал "травку" или "колеса" с водкой и под влиянием ужасающих воображение миражей совершил это преступление. И ничего теперь поделать нельзя.
А сейчас Ильин, вытаскивая на свет Божий те события двухгодичной давности,
Похоже, этот разговор тому явно не по душе. Но причиной может быть просто нежелание вспоминать о неприятном провале так печально закончившего свою карьеру молодого собровца. "Ну теперь посмотрим, что он скажет", подумал Ильин.
Однако Круглов ограничился лишь коротким замечанием:
– Да, жаль парня, но, как говорится, все там будем.
Этот нейтральный, претендующий на философскую глубокомысленность комментарий лишал Ильина возможности продолжить развитие данной темы. И, начав собирать бумаги, Ильин мучительно размышлял: "Он как будто боится этого разговора и не желает его поддерживать. Здесь кроется не простое нежелание вспоминать собственную ошибку в работе с совершившим преступление собровцем. Одно теперь мне ясно: Круглов хочет утаить от меня и то, что собровец Климов после побега остался в живых, и сам факт его встречи с этим бежавшим из мест заключения зэком. И это умолчание знаменательно само по себе, хотя, возможно, все объясняется тем, что Круглов, вычислив беглеца, встретился с ним, но пожалел его: не стал задерживать и водворять обратно в зону: числится парень в покойниках, ну и пусть числится. В таком поведении Круглова есть резон, по крайней мере я сам бы оказался в затруднительном положении, столкнувшись с Сергеем-Тягачом где-нибудь на улице. И у меня бы возник соблазн отпустить этого несчастного парня, все равно уже записанного в покойники. Однако теперь, после того, как ликвидировали одного за другим Ветерка и Тушу, это вряд ли разумно: скорее всего, это сделал Тягач и такого человека отпускать уже нельзя. Он опасен".
Пауза затянулась, и Ильин, попрощавшись, направился к выходу. Он уже стоял в дверях, когда Круглов словно невзначай посоветовал:
– Так что, Ильин, не бери в голову лишние заботы, думая о покойниках, лучше подумай о живых, да и о самом себе. Кстати, как зовут твоего человека, который якобы видел мертвого собровца в городе?
– Да ты его не знаешь. Он уже совсем дряхлый старик, вот и едет помаленьку крыша. Ну ладно, пока ты прав. Как сказано в Евангелии: "Живые должны думать о живых..."
Выйдя из кабинета, Ильин стал спускаться по лестнице. "Круглов не только скрывает сам факт своей встречи с этим Тягачом, но и явно замешан в какой-то игре, замышляемой либо им, либо кем-то другим. И игра эта нешуточная, иначе он не высказал бы угрозы, предупредив, что мне не мешает подумать о живых и о себе самом, а не о покойниках. Хотя эту фразу можно истолковать по-разному. А старик хорошо держался, допустив единственный прокол и задав вопрос о моем "источнике", видевшем Тягача. Профессионал не дожен демонстрировать таким образом свою заинтересованность в этом деле".
Ильин вышел на улицу. Теперь он не сомневался, что Круглов по уши завяз в каком-то грязном деле, и ему предстояло принять нелегкое решение о проведении оперативно-розыскных разведывательных мероприятий в отношении своего старшего и опытного коллеги. Положение осложнялось тем, что ему по-прежнему надо было вести разработку в одиночку: он не мог идти с докладом к начальству, не зная, действует ли Круглов на свой страх и риск или выполняет указания кого-то, занимающего более высокое
Да, Ильин оказался в сложной ситуации и совсем не представлял, как сумеет из неё выкрутиться.
А Круглов после ухода молодого сыщика долго смотрел на закрывшуюся за ним дверь. Его мучили сомнения: действительно Ильину известно только то, что он ему сказал, или нечто большее. Если их встречу с Тягачом кто-нибудь видел и сболтнул, то выполнение его плана резко осложнилось. Но Круглов уже не мог дать задний ход: немедленная ликвидация Сурка означала для него долгожданное освобождение от пут этого страшного в своей всесильности человека. И, лишь переведя руками Тягача этого мафиози в разряд покойников, он мог почувствовать себя в относительной безопасности.
"Да, мне придется идти в этом деле до конца. Иначе я, считай, пропал. Хорошо, что акция намечена на завтра и мне надо продержаться только сутки. Даже если за мной установят наблюдение по докладу Ильина, то личных контактов с Тягачом до начала операции у меня уже не должно быть, а короткий звонок из телефона-автомата они вряд ли успеют засечь. Так что моя основная задача - это избежать наблюдения непосредственно в момент ликвидации Сурка и сразу после завершения операции. Ну с моим опытом уйти из-под слежки в нужный момент я сумею. Главное не насторожить их раньше времени и прикинуться, что я не замечаю "топтунов". Хотя, конечно, крайне нежелательно, чтобы они засекли мою встречу с "источником" из окружения Сурка. Но, возможно, я зря паникую и Ильин действительно верит, что его бывший агент обознался. А мне рассказал об этом лишь потому, что я непосредственно работал с этим собровцем. Правда я, признаться, допустил промашку, задав вопрос о его осведомителе. Это было опрометчиво и могло вызвать у молодого сыщика подозрения. Ну да ладно. Авось прорвемся: за двадцать с лишним лет в розыске и не такое видали".
Но это было слабое утешение. Нынешний риск имел существенную особенность: сейчас Круглов действовал не именем закона, а вопреки ему. И это вызывало у него особые опасения за свою дальнейшую судьбу. Он поставил на карту не просто свою и чужую жизнь, а собственное доброе имя, которым дорожил почти двадцать лет. Оставалось уже менее суток до решения его судьбы. А он все ещё продолжал надеяться на успех.
Первое, что сделал Ильин, покинув кабинет Круглова, это вышел на улицу и поехал к своему дому, надеясь застать на месте своего соседа по лестничной клетке Антипова, проработавшего в наружном наблюдении не один год и теперь находящегося на пенсии. Старик часто захаживал к Ильину, жаловался на сноху, не разрешавшую курить ему даже на кухне, и, нещадно смоля папиросы "Беломор", которые не желал менять ни на какие сигареты, часами рассказывал о своих подвигах во время службы. По его бахвальным словам всегда выходило, что именно он и его товарищи, ловко "проведя объект" по городу, выявляли главную улику, благодаря которой сыщики смогли арестовать опасного преступника. Иногда он расцвечивал свои рассказы подробностями лихих подвигов, когда во время тайного наблюдения "объект", не заметив слежки, совершал преступление и надо было лично задерживать отчаянно сопротивляющегося бандита.
Ильин часто сердился на эти незваные визиты, после которых приходилось вытряхивать из вазочки окурки и открывать окно, без особого успеха пытаясь выветрить крепкий запах никотина. Но Ильин терпел эти частые набеги старика, понимая, что никому теперь не нужный Антипов приходит к нему не покурить на свободе, а из желания вновь в своих рассказах воскресить в душе то ощущение своей необходимости людям и личной причастности к тайным, скрытым от других, но очень важным делам государственной службы.