Сладкая месть
Шрифт:
По-прежнему никаких признаков узнавания.
— Я так понимаю, что он занимался также обучением своей дочери.
— Да. Моя мать умерла от родильной горячки, когда мне было десять лет. И мы с папой остались одни.
Она продолжала наблюдать за ним, ожидая хоть какого-то проблеска воспоминаний о том, о чем она сейчас рассказывала. Но его не было.
— Три года назад для моего отца настали тяжелые времена. Дети постарше, которых он учил раньше, разъехались по школам, другие перестали приходить. Денег едва хватало. Стало трудно платить за дом. Мой отец отправился в Стоунли, чтобы обсудить этот вопрос с тобой.
— Твой отец приезжал ко мне? — он наклонился к ней. — Когда?
— Я же сказала… немногим более трех лет назад. Летом 1804 года.
Мгновение он размышлял над этим, глубоко затягиваясь сигарой.
— Продолжай.
— Отец просил об отсрочке. Мы сможем рано или поздно собрать денег, сказал он. Нам только нужно немного времени. Но ты не согласился. А потом отказался принять его. Он вернулся в Марден, чтобы поговорить с твоим управляющим, а тот приказал ему освободить дом. Отец был в отчаянии. К тому времени мне пришлось начать брать вещи в стирку… у нас совсем не было денег. — Она вздохнула. — Не знаю, может быть, мне не следовало так поступать. Из-за этого отец, казалось, чувствовал себя еще хуже. Он потерял аппетит, стал худеть, плохо спал. Я так беспокоилась… я сказала ему, что мы справимся, но он… — ее голос сорвался.
— Все в порядке, милая. Не переживай.
Рейн раздавил сигару в хрустальной пепельнице, потом заставил Джоселин выпить шерри. Она сделала длинный успокаивающий глоток.
— Тебе лучше?
— Да.
— Я понимаю, что тебе тяжело, но я хочу, чтобы ты рассказала мне все до конца.
Она отвела глаза.
— Я собиралась. Я должна, но…
Но она не могла совладать с голосом.
— Я понимаю, что тебе неприятно, но я должен это знать.
Она кивнула, выпила еще шерри и собрала силы для столкновения со своими ужасными воспоминаниями.
— С тех пор наша жизнь превратилась в кошмар. Отец начал пить. Он мог часами сидеть дома, просто глядя перед собой. В тот день, когда прибыл шериф, чтобы нас выселить, он был в худшем состоянии, чем когда-либо прежде. Он все бормотал что-то о прошлом, о том, что случилось много лет назад. Когда я вышла из дома, чтобы поговорить с шерифом, отец, наверное, потерял рассудок. Он, скорее всего, лишился рассудка, потому что о-он… потому что о-он…
Рейн наклонился и взял ее за руку.
— Все в порядке, Джо, все это уже в прошлом. Ты вскоре сможешь забыть об этом.
Она кивнула. Тепло его рук помогло ей успокоиться, немного растопило лед, сковавший ее сердце.
— Когда я вышла на крыльцо, отец облил мебель маслом из лампы. Он поджег дом и вышел к шерифу. Он сказал, что уничтожит все, чем мы владели, чтобы не дать тебе отнять это у нас.
Я сожгу все до последней дощечки и последней бумажонки в доме, чтобы этому негодяю ничего не досталось!
О, Боже мой, папа, что ты наделал?
— Я попыталась вернуться в дом, требовала, чтобы они отпустили меня, но дом вспыхнул как трут. Папа дольше всех стоял на крыльце. Я плакала. И только когда он увидел, что загорелись его прекрасные книги, он осознал, что же он совершил.
Она видела это сейчас так же ясно, как если бы огонь полыхал в салоне у виконта. Пожар в пивной вернул эти воспоминания, всю их страшную боль.
— Когда упала одна из внутренних стен, отец начал кричать, он говорил разные безумные слова, называл тебя негодяем, обзывал самыми грязными словами, какие только мне приходилось слышать на улице.
Когда Джоселин замолчала, Рейн пожал ей руку, эта поддержка придала ей сил.
— Прежде, чем кто-либо успел догадаться о намерениях, отец развернулся и побежал в дом. Я думаю, что он в конце концов понял весь ужас того, что совершил, но я так никогда и не узнала этого наверняка. Я знаю только, что он вбежал через открытую дверь прямо в огонь. И я слышала его крики, когда обвалилась крыша.
Она бессознательно забрала у него руку.
— Мне никогда больше не приходилось слышать такой нечеловеческой боли.
Она не осознавала, что плачет, пока Рейн не обнял ее.
— Все в порядке, милая.
Он прижал ее к себе, и Джо разрыдалась.
— О-о-он был таким мягким человеком. Он никогда ни о чем не просил. К-как же ты мог его выгнать?
— Я не делал этого, — мягко возразил Рейн. — Тогда виконтом был мой отец.
— Твой отец? — она приподняла голову, чтобы взглянуть на него. Ее глаза на побледневшем лице казались огромными. — Но я думала…
— Что ты думала?
— Не знаю. Вс-все так смешалось, — она тихо икнула, и новые слезы полились по ее щекам. — Я, конечно, никогда не видела виконта, и отец тоже не видел его до той встречи, но я ненавидела тебя за то, что ты сделал. Я могла бы пойти к тебе тогда…
— Не ко мне. К моему отцу, — поправил он. — Ты могла бы пойти к моему отцу. Он умер в декабре 1804 года. Тогда я и унаследовал титул.
Ужас ошибки обрушился на нее. Его отец. Не Рейн, а его предшественник.
— Господи! Я же чуть не убила тебя!
— Ты меня не убила. Только это имеет значение, и все это уже позади.
— А если бы я… Господи… если бы я…
— Послушай, Джо. Это недоразумение уже почти разрешилось. Я хочу, чтобы ты рассказала мне все остальное.
Она взяла платок, который он достал из жилетного кармана, прижала его к глазам, высморкалась и глубоко вздохнула.
— Через два дня после похорон отца меня отправили жить к кузенам в Корнуолл — к Бэркли Петерсу и его жене Луэлле.
— Как я понимаю, из этого ничего не вышло. Она вздохнула и вытерла слезы.
— Сначала все было не так уж плохо. Я, конечно, чувствовала себя одинокой, и мне приходилось тяжело работать. Но после того, как мне исполнилось шестнадцать, дела стали идти все хуже и хуже. С тех пор, стоило его жене уйти из дому, как Бэркли распускал руки. Господи, как я возненавидела его. И в конце концов я сбежала.
— И перебралась в Лондон. Она кивнула.
— Я думала, что смогу сама о себе позаботиться. Думала, что смогу найти какую-нибудь работу. Я была такой дурочкой.
— Подозреваю, что тогда на сцене появился Броуни.