Сладкая мука любви
Шрифт:
Ну почему каждый норовит предложить ей помощь, словно она не в состоянии сама о себе позаботиться? Все дело в этом ограблении… но ведь оно в прошлом. Оно в прошлом, и она чувствует себя хорошо… просто прекрасно… насколько это возможно при такой ломоте в висках и боли в скуле… Но это еще не значит, что она потеряет сознание прямо на ходу…
Девушка вдруг осознала, что именно это вот-вот и случится. Она уже находилась в полумиле от города, на открытом участке дороги. Солнце палило, словно задалось целью испепелить весь мир, глаза резало от бликов отраженного света, горло было сухим и шершавым, как грубый войлок. Дурнота набегала волнами, и наконец очередная пришла с такой силой, что Эмма со стоном рванула поводья, заставив двуколку вильнуть. Лошадь остановилась. Закрыв лицо руками, девушка сделала еще одну попытку отдалить обморок усилием воли.
– Этому не бывать, этому не бывать, этому не бывать… – бормотала она, едва слыша собственный голос, в то время как огненный жар надвигался со всех сторон, собираясь ее поглотить.
– Я так и знал, что она хлопнется в обморок, – послышалось рядом, и она узнала голос, но не сразу смогла вспомнить, кому он принадлежит.
А когда вспомнила, ей уже было все равно. Безразличная ко всему, даже к унижению, Эмма провалилась во тьму беспамятства.
Глава 7
– Что за упрямая ослица! – пробормотал Такер, бережно опуская Эмму на поникшую от жары траву.
Он подхватил ее в то самое мгновение, когда она вываливалась из двуколки. Проклиная все на свете, особенно женское упрямство, Такер присел рядом с недвижной, мертвенно-бледной девушкой, прикидывая, что делать дальше. Она казалась хрупкой, как надломленная лилия, покрытая каплями росы, – кожа ее была вся в болезненной испарине. На нежной белизне кровоподтек выделялся особенно сильно и напоминал огромного темного жука, усевшегося на лицо.
И почему он не бросился на главаря банды на долю секунды раньше, чем она? Ведь собирался же, потому что ни на минуту не сомневался, что эта дуреха кинется в атаку. А все потому, что здравого смысла ни на грош, зато упрямства на троих!
Поколебавшись, Такер развязал ленты шляпки, сбившейся набок, и начал обмахивать бледное лицо в. надежде, что ток воздуха поможет Эмме прийти в себя.
И действительно, она застонала и шевельнулась, но потом снова впала в оцепенение. И неудивительно – в платье с таким узким и высоким воротом, застегнутым на множество мелких пуговок! Да в нем невозможно дышать! Бормоча витиеватые проклятия, Такер расстегнул несколько перламутровых пуговок, которые едва удавалось ухватить, настолько они были крохотные.
– Эмма, Эмма! Очнись!
Ресницы ее затрепетали. У него невольно вырвался облегченный вздох.
– Ну же, приходи в себя!
Веки медленно приподнялись, и какое-то время бирюзовые глаза смотрели Такеру в лицо невидящим взглядом. Потом они вдруг округлились, и девушка попыталась резко сесть.
– Эй-эй, что это на тебя нашло! Я не укушу! – Он мягко схватил ее за плечи и снова опустил на траву. – Сидеть тебе еще рано.
Сидеть? Эмма и не думала садиться. Просто ее чуть было не стошнило. Все вокруг зыбилось и кружилось самым неприятным образом. Склонившееся над ней лицо искажалось и уплывало, и это непрестанное движение снова заставило девушку схватиться за грудь. Голова болела страшно.
– Уходи… – прошептала она, зажмурившись, чтобы остановить кружение.
– И оставить тебя стервятникам? Может, и стоило бы.
Но вместо этого рука скользнула ей под голову и приподняла. Стало самую малость лучше. Вообще его присутствие странным образом ободряло. Эмма даже попыталась вспомнить, что происходит. Ах да! Ограбление!.. Возвращение домой в двуколке… Безумная жара, головокружение, боль в висках… И темнота.
– Я что же, вывалилась на ходу?
– Ты это вполне заслужила, – заметил Такер нелюбезным тоном, – но увы, Маллой, я как раз проезжал мимо и, хотя джентльмена во мне ни на грош, подхватил тебя. И как ты там, в Филадельфии, без меня жила? Кто, интересно, над тобой кудахтал?
Его колкость подействовала лучше нюхательной соли. Эмма открыла глаза и обнаружила, что кружение остановилось.
– Я прекрасно справлялась без твоей помощи, Гарретсон. И намерена справляться впредь. Что ты сделал с двуколкой?
– Изрубил на дрова, разумеется. Развел костер и поджарил лошадь на вертеле, а потом съел целиком. Ты что, шуток не понимаешь? – хмыкнул он, когда девушка попыталась сесть и оглядеться. – Вон твоя двуколка, никуда не делась. И лошадь цела.
Такер отчасти был встревожен ее упорными, но слабыми попытками подняться, отчасти забавлялся ими.
– Дай же мне встать, Гарретсон! Я уже в полном порядке и…
– Ты и в городе это твердила.
– Ничего страшного не случилось…
– И не случится, потому что пара хороших шлепков по заду лечит даже такую болезнь, как упрямство.
Эмма уставилась на него широко раскрытыми глазами. Кто знает, на что способен тип, у которого так стиснуты зубы и сверкают глаза?
– Ты не посмеешь!
– Кто знает.
Негодование и страх так недвусмысленно отразились на лице девушки, что Такер рассмеялся:
– Да успокойся ты! Я вовсе не собираюсь перекинуть тебя через колено… по крайней мере в данную минуту. Но полежать и набраться сил тебе придется, а потом мы поедем домой.
– Мы? Мы?! Я с тобой никуда не поеду!
– Это ты так думаешь, а я… Черт побери, да лежи ты спокойно, в конце-то концов! – На этот раз Такер придержал Эмму уже далеко не так любезно. – В городе я позволил тебе настоять на своем – и чего ты этим добилась? Нет уж, солнышко, теперь будет по-моему.
– Черта с два! Такер расхохотался.
– Что, черт возьми, смешного?
– Как что? Такая благовоспитанная леди, а бранится, как сапожник.
– Только когда есть на кого браниться! По-хорошему с тобой не договориться…
Эмма проглотила остаток фразы, потому что Такер подхватил ее под плечи и колени. Вид у него был самый решительный.
– Что это ты собрался делать? – не без опаски спросила она.
– Этот спор мне надоел. Я сделаю то, что собирался, а именно отвезу тебя домой.
Не обращая внимания на протесты и неуклюжие попытки вырваться, он подхватил Эмму на руки и поднял с легкостью, словно ребенка. Может быть, следовало бы продолжить сопротивление, но каждый шаг Такера, когда он нес ее к двуколке, отдавался ударами молота в висках.