Сладкая женщина
Шрифт:
Он взял с пола свой пиджак.
– Всё! Прощай, сладкая!..
…Аня долго не могла прийти в себя. Потом заспешила, словно дом, в котором она находилась, могли каждую минуту начать ломать, разрушать.
На лестничной площадке было страшно темно, очень холодно и голо. Еще там, в квартире, надевая пальто и еле попадая в рукава, Аня почувствовала, что ей плохо. Сейчас она попробовала поискать рукой звонок в соседнюю квартиру, слабо поскребла по двери. Потом опустилась на одну лестницу ниже.
Может быть, она споткнулась, может быть, что-то внутри у нее отказало, но она поняла, что падает.
10
Пожаловал
Лида Дядькина принесла ей деньги по больничному листу. По дороге купила два длинных зеленых огурца. Развернула их, и в комнате стало свежо. Огурцы блестели, как муляжи.
– Салатик сделаешь. Витамины!..
– Помнишь, Лида, как и я по соцстраху бегала? – с грустью спросила Аня. – На постановки вас водила, настроение вам создавала. А как давно-то было это, Лидка!..
Лида села на диван и опять попросила иголку с ниткой: положительно не везло ей с чулками!
– Знаешь, Аня! – вздохнув, сказала она. – Может, это пошло прозвучит, но я тебе скажу, что это тоже помогает. Это тоже средство – когда ближе к людям. Ты думаешь, у меня с Луковцом без визга обходится? Этот уроженец Пинских болот как черт упрямый! А уж про свекровь можешь меня не спрашивать. «Пятрусь, твоя биглая опять щи не сварыла!» Понять ее, конечно, можно: чуть что – ребят к ней. А ведь с ними с троими, Аня, человеческой головы мало – лошадиную надо, и то оторвут.
– Полно!.. – слабо улыбнулась Аня. – Ведь внуки они ей. И у нас с тобой будут.
Лида взглянула на нее пристально: смотри-ка, о внуках заговорила! Вот что значит крах в личной жизни!
– Перестань! Мы для себя что-нибудь поинтереснее придумаем. – Лида сунулась к зеркалу, подбила свои волосенки. – Поправляйся, выходи на работу, мы тебе без дела просидеть не дадим. Ты, Аня, не представляешь, как приятно, когда что-нибудь удается, когда бабы наши довольны! Я тебе свекровкиным здоровьем клянусь! А ты сама знаешь, как мне важно, чтобы она подольше на печку не залезала.
Ох, какая болтуха эта Лида: сто слов в секунду.
– Вообще-то, ей до печки далеко. Если бы она с женихом своим не разругалась, я бы уже бледный вид имела. А теперь есть надежда, что посидит с Валеркой, пока я с защитой покончу. Специальность я, Аня, запросто сдам, а вот политэкономия – ой, ты не представляешь!.. Бабка наша очки надела, в учебник сунулась и говорит моему Луковцу: «Пятро, она ж у тебя скоро полной психой будет…» Как будто что разобрала!..
Аня, между прочим, знала, что Лида только тарахтит, а ладит со свекровью неплохо. Сколько словами ни перешвыриваются, а ложки друг без друга не съели. Лидка своих щей не успеет сварить, так свекровкиных наестся. А та у нее на дню пять раз чаю напьется. Так вот и живут вместе уже двенадцатый год, по очереди в кино ходят. А если какое-нибудь мероприятие на фабрике, Луковчиха разрядится в пух и прах и является вместе с невесткой.
– Хорошая ты женщина, Лида!.. – сказала Аня. – Очень хорошая!
Лида махнула рукой.
– Это ты свекрови моей скажи. Ну, Аня, я тебе желаю!..
…А вечером приехал Юра. С большим эмалированным чайником. И с цветами. Купил матери белых гвоздик и пучок первых фиалок.
– Здравствуй, мама!.. Вот тебе ленинградский чайник, болгарские гвоздики и фиалки местного сбора. Держи!
– Юрочка!.. – взволнованно сказала Аня. – Какой же ты большой-то стал!..
Ей показалось, что она не видела сына много лет.
Юра положил фуражку и снял шинель. Расстегнул ворот влажного кителя: на дворе было плюс десять.
– Даже слишком большой, мама: толстеть я начинаю. И лысеть.
Он наклонил голову, и Аня увидела на его крутом, рыжем, курчавом затылке легкий намек на будущую лысину.
– Что же ты так, Юрочка? Ведь тебе только двадцать пятый…
Юра прошелся по комнате, потом сел в кресло. Расстегнул китель, потом вовсе снял его: ему не хотелось выглядеть гостем.
– Помнишь, мама, ты говорила насчет обоев? Я купил тебе в Ленинграде финские, очень красивые.
– Да разве я просила, Юра?.. Это покойной бабушке нужны были обои-то… А ведь теперь я, Юра, бабушкин дом продала.
Юра собрал лоб гармошкой. Потом повел плечами: раз продала, значит, нужно было.
– А сарай тот, около рощи, жив? – спросил он. – Где мы с ребятами рацию прятали?
Рацией был пустой посылочный ящик, который Аня прислала им в деревню с лапшой и конфетами и который Юра с товарищами наполнили какими-то железками и окрутили проводами.
– Сарай стоит. А дом-то как жалко мне было продавать, Юрочка, – сказала Аня, против воли вспоминая все, что за последнее время у нее было с этим домом связано. – Помнишь, стенки-то какие были!.. Казалось, вечные!
Юра сделал успокаивающий жест: раз продала, значит, все. Можно поговорить о чем-нибудь другом.
Аня робко взглянула ему в глаза. Знал ли он что-нибудь? Ей страшно было подумать, что ее взрослый, такой солидный, рассудительный Юра может догадаться, как она потеряла голову от безудержной любви и дошла до того, что ее подобрали с переломанными ребрами. Она сына не звала, не писала ему, что больна. Он или от Николая Егоровича узнал, или от чужих. И приехал. Вряд ли уж он так мать любил. Приехал по чувству долга. Аня понимала: это Юре не от нее досталось. И вряд ли от родного отца, чьего имени он даже не знал. Может быть, от бабушки, от дедушки из Благовещенского переулка. А может быть, и не по крови это ему передалось. Взял от отчима, маленького, не очень здорового, но сильного человека. И от тех людей, среди которых жил и учился и которые свой долг знают.
Конечно, Аня не могла этого в своих мыслях достаточно четко сформулировать. Но она это чувствовала.
А Юра между тем спросил:
– Мама, а почему бы тебе со мной в Ленинград не прокатиться? К Товстоногову сходили бы.
– Да я, Юрочка, уже на работу скоро выхожу.
Они посмотрели друг на друга. «Шубкин-то мой какой красивый стал! – думала Аня. – Раиса бы Захаровна поглядела!..»
И спросила сына:
– А девушки-то у тебя нет еще, Юра?
– Есть, мама.