Слава для Бога
Шрифт:
— Так что же ты тогда такой грустный? — Повернулась к нему Анисья.
— Все равно, чувствую себя предателем. — Вновь вздохнул Перв.
Женщина встала, обошла стол, обняла воеводу, обвив руками его шею, и прижалась к спине, склонив лицо к волосам:
— Не надо. Она простила тебя и отпустила. Прими жизнь такой, какая она есть, зачем сложности. — Она поцеловала его в макушку. — Сейчас у тебя есть я, есть дочь, скоро свадьба, мы живы, и мы рядом. То, что будет потом, то будет потом, и только боги могут сказать, как это будет. Пусть они и решают,
Перв не вставая развернулся, обнял любимую женщину, и уткнулся лбом в теплый передник, пахнущий хлебом. Он вдруг почувствовал себя маленьким мальчиком, которого приласкала мама, и ему захотелось расплакаться. Захотелось, чтобы его погладили по голове, и пожалели. Пожалели сурового, грозного воина и воеводу, как любимого сына. Миг слабости присущ всем нам, можно, конечно, это скрывать, не рассказывать никому, но это так. Он не спрашивает ни возраста, ни пола, только каждый справляется с ним по-разному.
Перв на миг отстранился, встал, и взяв Анисью за плечи, посмотрел в глаза:
— А знаешь, что... — Хитро сощурился воевода.
— Что? — Улыбнулась женщина.
— Ты права... Не будем ждать. Поженимся вместе со Славкой и Богумиром в один день. Чего зря время терять, у нас его не так много осталось. Я скоро окончательно постарею, и стану дряхлой ни на что не годной развалиной. Трухлявым пнем.
— Ну на счет развалины, не придумывай, многие из молодых, такой-то развалиной хотят стать. — Она задорно подмигнула и покраснела. — А насчет поженимся? То я согласна.
— Вот и хорошо. Приедет дочь, сразу ей об этом и скажу. Две свадьбы в один день, и весело, и для кошелька экономно. — Он рассмеялся. — Вот только кто ее под венец поведет, отец-то занят будет?..
— А кто меня? — Поддержала его смехом Анисья.
— Эх. Одни от вас баб проблемы. — Перв прижал ее к себе, и поцеловал. — Но что без вас делать?..
Они стояли, смеялись, и обнимались.
Жизнь продолжается...
Прошлое ушло и уже не вернется, простило оно их, и благословило, а впереди теперь новая жизнь. Они еще будут в ней счастливы.
***
Люди спали, отдыхали от трудного дня, не подозревая, что совсем недавно были спасены стаей оборотней от жутких тварей, которые уничтожив деревню, обязательно напали бы на лакомый кусочек, где так много свежей крови.
Город спал, и только в одном окне горела свеча, там, уронив голову на руки, сидел за столом воевода. Он дремал, волновался и ждал. Как там дочь? Не взяли его на сечу, помеха он им, видите ли. Давно ли помехой стал? Сил еще много. Но зачем спорить. Не простой у него зять. Ох не простой. Внук самого Перуна.
Ночь мерцала звездами, освещая полной луной столицу княжества Первоградского, и тихо плыла по черному небу, не мешая тому, кто устал за день. Пусть отдыхают, завтра тяжелый, хоть и веселый день, нужны силы, чтобы съесть все что на пиршественные столы выставят, все выпить, что нальют, да стоптать в пляске пары две сапог.
Богумир сказал, что к этому дню вернется, значит выполнит. Он бог, а боги никогда не обманывают. Ох и повеселится народ. Повод для того великий.
Часовые в воротах узнали в усталом путнике, своего знаменитого на все княжество героя, неожиданно оказавшегося богом, и распахнули приветственно створки. Усталый, с вороном на плече, на вороном коне, с девушкой, прижимающейся к груди, Богумир въехал в спящий город.
Три дня пути, остались позади. Они все это время ночевали в лесу, прямо под открытым небом, спали прижавшись к друг — другу у костра, а когда поднималось солнце, направляли неторопливого коня по нужной дороге домой. Влюбленные ехали по благоухающим цветами лугам, веселым березовым рощам, переправлялись через реки и ручьи, с развивающимися в потоках водорослями, в прозрачной как слеза воде, по бревенчатым мостам. Они, возвращаясь, и не было в это время никого на свете счастливее их.
Кожаное седло поскрипывало, и позвякивала кольчуга, подпевая копытам: «Цок, цок — дальний путь. Цок, цок — поцелуй. Цок, цок — счастье впереди. Цок, цок — любовь сохрани». — Слава прижималась к груди дорогого сердцу человека, и изредка, украдкой посматривала на его задумчивое лицо.
Богумир о чем-то хмурился, что-то тревожило его тяжкими думами, а она никак не решалась спросить. Не хотелось серьезных разговоров, они могли нарушить идиллию счастливого пути, зачем портить то, что и так прекрасно. Надумает, сам скажет, что его беспокоит, она умеет ждать.
На крупе коня, свесив ноги по обе стороны хвоста животного, разместился Филька, с неизменным Светозаром на плече, а еще к ним присоединился ворон. Троица балагуров, не останавливаясь о чем-то постоянно болтала, то смеясь, то ругаясь, то переходя на заговорщический шепот, но Слава их не слушала, зачем прислушиваться к глупостям, да и некрасиво это — подслушивать.
— Боюсь я Славушка нашей с тобой дальнейшей жизни. — Наконец не выдержал Богумир, и заговорил. — Тяжко мне. Боюсь, что ты винить себя будешь.
— Это в чем же? — Девушка подняла глаза. — Ты со мной всегда честен, плохого я от тебя никогда не видела, хмельным не балуешься, кулаками не грозишься, да и не пошла бы я за такого-то, ума не имеющего. Не понимаю, что тебя беспокоит?
— Винить себя будешь, что ради тебя, я от бессмертия отказался. — Вздохнул Богумир. — Так уж человек устроен, что все время вину в себе ищет, и находит, даже если ее там нет, потом мается думами, места себе не находит.
— Может и буду, но это потом. Сейчас я слишком счастлива, чтобы думать о подобном. — Улыбнулась Слава. — Ты рядом, что еще надо?
— Сейчас да... — Посмотрел ей в глаза Богумир. — Но я о будущем говорю, привык за долгие века жизни, все предусматривать, многое видел, многое знаю, многое понимаю. Тяжко мне, от мысли одной, что виноватить себя будешь, а это не так...
— И что же нам делать? — Взгляд девушки стал серьезен. — Только не говори мне, что из-за этого от меня отказываешься, не переживу я разлуки.