Слава на двоих
Шрифт:
— Норма!—сказал ему судья, проверявший вес жокеев.
В этот день у Насибова больше скачек не было, и он, переодевшись, решил для разнообразия посмотреть соревнования из судейской ложи.
Хорошо осознавать свою значимость и, сидя верхом на лошади, чувствовать на себе сотни глаз—и восхищенных, и изучающих, и завистливых, и недоверчивых, но хорошо посмотреть праздничное зрелище и взглядом постороннего, незаинтересованного человека. С трибун дорожка кажется гладенькой, а скачка — приятной верховой прогулкой. Жокеи важничают и видятся отсюда разодетыми в шелка, будто принцы. И
Любопытно послушать болельщиков. Особенно тотошников—тех, кто не просто смотрит, но еще и деньги в тотализаторе ставит.
Этим все известно:
— Хваткая лошадь!
— Куда там, пыльник, подковы собирать будет.
— Да, без шансов.
— А я вам скажу: фаворит!
— Тебе, голубчик, головку солнышком напекло: у нее спида, резвости нет.
— Это ты верно говоришь: броска нет, одна сила.
— Зато тягучая, а на долгих дистанциях это—все.
— Кобыле здесь не проханже.
— Законно: без шансов.
— А я тебе говорю: как в банк, на нее можно ставить, — верное дело!
Николай диву давался, слушая: ни один жокей не решится с такой категоричностью говорить, как эти знатоки. Забавный народ. Впрочем, народ вполне симпатичный и в большинстве безобидный: так преданно «болеют» за «своих» лошадей, что надежда их не покидает до самой последней секунды,—уж все ясно, его любимец плетется в хвосте, а он все еще тянет голову, не мигая, на какое-то чудо надеется.
Чудес не бывает, но случайностей—хоть отбавляй. Взять сегодняшний день.
В одном из последних номеров журнала «Коневодство и конный спорт» была статья, в которой оценивались возможности лошадей в предстоящем скаковом сезоне. Статья была подписана инициалами «И. М.», но тот, кто читал ее, понимал, что за двумя буквами скрывается серьезный специалист и его прогнозы — не болтовня тотошника, а научно обоснованные выводы. Но...
Разыгрывается приз Открытия. В кассах игроки нарасхват берут карточные билетики на двух жеребцов— Баргузина и Элеганта: так таинственный «И. М.» пророчил.
Над судейской ложей ударили в колокол. Трибуны сразу стихли, прислушались. Конечно, фальстарты— обычная игра на нервах судей, жокеев, зрителей, а главное—лошадей. Наконец упал флаг стартера — лошади полетели. Зрители наваливаются на плечи друг другу, перевешиваются через барьер, иные даже на скамейки взгромоздились.
А то, что было на трибунах после финиша, правильнее всего назвать оцепенением—ни криков, ни аплодисментов, в глазах тотошников недоумение и тоска. Они молча и скорбно смотрят друг на друга, на лошадей, на судейскую будку: а ну какая-нибудь случайность, все отменят, не засчитают—еще живет в их сердцах надежда, тоненькая, как волосок...
— Кто же у столба?
— Какой-то Торпедист...
— Что за Торпедист такой выискался?!
— Вот так торпедировал!
— Много, наверное, пятаков привез...
— Да, наварчик будет.
Когда диктор металлическим голосом подтвердил, что победил именно Торпедист и надежд нет ни на волос, пошла дружная работа: выгребаются из карманов и с остервенением выкидываются в мусорные урны некозырные билеты.
Но игроки потому и игроки, что всегда надеются на отыгрыш. В Пробном призе, всем известно, первой придет либо Фрага, либо Этна—это уж точно, и к гадалке ходить не надо, обе смотрятся фаворитками: свежи, блестящи, готовы.
И опять на трибунах оторопная тишина — по ипподрому объявили:
— Скачку выиграла Квадрилья...
Разочарования и крушения надежд—мусорные урны уж переполнены, билеты бросаются на пол или через перила трибун, и тогда коричневые карточные квадратики летят осенними листьями—тут очень уместна поговорка про деньги, выброшенные на ветер.
Один только Анилин не подвел «И. М.»—он пришел первым, как и предрекалось. Но и то—вроде бы как случайно. Даже кое-кто из судейской бригады подходил к Насибову и расспрашивал, что же такое произошло на розыгрыше Вступительного приза.
Собственно, всех интересовало, что стряслось за последним поворотом, так как до этого впереди мчался один Анилин и все было яснее ясного.
На последнем вираже, перед выходом на финишную прямую Анилина стал захватывать всю дистанцию «сидевшей на хвосте» и сумевший сохранить запас сил днепропетровский жеребец Хорог.
— Вперед, Алик, вперед!—с тревогой в голосе попросил Николай и отдал повод. Анилин, однако, получив свободу, скорости почти не прибавил.
«Понадеялся на легкую победу—засиделся, опоздал с посылом!»—упрекал себя Николай. А Хорог мчался с такой страстью, словно бы понимал, какие почести и слава ждут его, если он обойдет самого Анилина. Он вышел на полголовы, на голову, на полкорпуса... Уже раздражающе маячит сбоку розовый камзол жокеяКубрака—все, кажется, сейчас Хорог уйдет неудержимо!..
Николай сжимал шенкеля, посылал и посылал Анилина, но тот, всегда неутомимый, послушный и горячий, сейчас будто не понимал, что хочет от него жокей. Даже и хлыст не подстегивал его...
Хорог, хмелея от радости, пластался над землей, хлопья пены летели с него сначала на руки и лицо Николая, а потом один белый ошметок прицепился к глянцевой скуле Анилина. Ярясь и досадуя, Анилин скосил один глаз и увидел рядом намыленный и исполосованный черными рубцами хлыста круп соперника, победно вскинутый трубой хвост его...
И вот тут-то и взыграла у Анилина гордость высокопородной и сознающей свой класс лошади. Он хорошо знал вкус борьбы, любил ее и сейчас рванул с такой резвостью, словно бы у него выросли крылья. То, чего не могла "добиться" даже и "палка", сделало оскорбленное самолюбие—можно проиграть, когда будешь в беспорядке или тебе помешают как следует принять старт, но чтобы вот кто-то за здорово живешь взял бы да и обошел!..
Вытянув морду и ожесточенно закусив удила, скакун бросился взапуски с опережавшим его Хорогом. В напористой и настильной скачи Анилина появились та сила и прочность, которые заставляют зрителей застыть оцепенело и благоговейно: трибуны в молчаливом изумлении, боясь пропустить хоть одно движение, смотрели, как тот безжалостно приканчивал своего соперника.