Славы жаждут дураки
Шрифт:
– Тачка какая?
– «Шестерка».
– Новая?
– Старая.
Парень поморщился, словно он занимался ремонтом исключительно «шестисотых» «мерсов». Вздохнул, вытащил из кармана пачку дешевых сигарет, выудил оттуда последнюю, поломанную посредине, послюнявил, склеивая, и сунул ее в рот.
– Ну, идем посмотрим на твою беду, – невнятно произнес он, прикуривая.
Мы вышли на воздух.
– Во! – проворчал слесарь. – Уже учебные тачки гробим… А ты что, инструктор?
– Инструктор, – подтвердил я.
– Что ж ты так плохо за учеником смотрел, инструктор?
Он подошел к машине и, напевая какую-то мелодию, присел у капота и, щурясь от того, что дым сигареты проедал ему глаза, стал осматривать раму.
– Вмяли вы ее прилично, – бубнил он себе под нос. – И рама, и фара, и чуток крыло задели. Работы тут много… А на что напоролись-то?
– С деревом не разошлись, – с ходу придумал я, задним умом понимая, что легенду надо было подготовить заранее.
– Ну-ну, – закивал слесарь. – Эту лапшу ты будешь кому-нибудь другому вешать. Тут не дерево было, а что-то помягче.
Я почувствовал, как у меня похолодела спина, словно за ворот вылили стакан ледяной воды.
– Дерево, – изо всех сил стараясь казаться спокойным, заверил я. – Только оно было мягкой породы. Трухлявая сосна.
– Ну, это понятно, что сосна, – тотчас отозвался слесарь и, прищурив один глаз, провел пальцами по вогнутой раме. – Я так сразу и понял, что сосна.
Он вскинул голову и взглянул на меня.
– Работы много, – повторил он и недвусмысленно добавил: – Работа сложная… Две штуки баксов будет стоить.
Слесарь, конечно, откровенно наглел. Мне показалось, что он сам обалдел от названной им же суммы, и все же интуитивно чувствовал, что я именно тот клиент, который готов заплатить сколько угодно, лишь бы уничтожить следы. Я понял: соглашусь на его условия – парень обнаглеет вконец и посадит меня на крючок.
– За две тысячи я куплю другую «шестерку», – спокойно ответил я. – А эту сожгу.
– Ну-ну! – ответил парень, жуя сигарету и стряхивая со своего немыслимо грязного комбинезона какую-то пыль. – Покупай. Если только, конечно, через пост ГАИ сможешь проехать.
Бог свидетель, я держал себя в руках до последнего, но вынести насмешку этого немытого ублюдка, который почувствовал власть над нами, было выше моих сил. Схватив слесаря за горло, я сдавил пальцы и толкнул слабеющее тело на ворота.
– Слушай меня! – зашипел я, все сильнее сдавливая горло парня. – Я придушу тебя, как котенка, если ты к вечеру, к заходу солнца, не сделаешь то, что я тебе сказал; я похороню тебя в смотровой яме и сожгу твой гнилой сарай, если ты еще раз посмеешь хихикать в моем присутствии…
Слесарь стал хрипеть и колотить руками по железу. Глаза его, наливаясь кровью, выскальзывали из орбит, как сливовые косточки из пальцев. Опасаясь, как бы сгоряча его не задушить, я ослабил хватку, вытащил из нагрудного кармана стопку стодолларовых купюр, смял ее и затолкал слесарю в рот.
Инга ждала меня на обочине трассы в тени дерева. Даже издали было заметно, как она бледна.
– И мне это надо? – спросил я, подходя к Инге.
Она схватила меня за руку. Несмотря на жару, ее пальцы были ледяными. Казалось, она вот-вот грохнется в обморок. Она качнулась, переступила с ноги на ногу.
– Ну? Что? Рассказывай!
– По-моему, слесарь догадался, что на этой машине сбили человека.
– Но отремонтировать обещал?
– Обещал.
Мы пошли по пыльной обочине. Инга оглядывалась до тех пор, пока указатель «Автосало» не скрылся за поворотом. Жара стояла невыносимая. Мысли плавились, как карамель, превращаясь в тягучую патоку, и их движение приостановилось. Чувство тревоги притупилось. Мною овладело безразличие ко всему. Инга сняла босоножки и пошла босиком. Вот так, думал я, глядя на ее ноги. Стоило снять обувь с каблуками, выпачкать коленки в смазке и вместо асфальта постелить пыльную грунтовку, как ее ножки сразу утратили привлекательность. Ничего особенного, вполне посредственные нижние конечности. Шлепает, косолапя, как медведица, а не актриса.
– Не молчи! – вдруг произнесла Инга. – Скажи что-нибудь, иначе я сойду с ума.
Я кинул на нее сваренный взгляд.
– А что ты хочешь от меня услышать?
– Что мы скажем инструктору?
Да, об этом надо было побеспокоиться заранее, но ни одна свежая идея не могла пробиться сквозь патоку. Я пожал плечами.
– Скажем, чтобы он никогда не доверял свою машину посторонним лицам… Вытри у себя под глазами. Идешь, как Фантомас.
Инга на ходу раскрыла сумочку и стала искать платок. Я успел заметить между косметических принадлежностей маленький черный баллончик с надписью «CS», с большой красной кнопкой и усмехнулся. Блаженны верующие! Сунула в сумочку этот дезодорант, вызывающий насморк, и думает, что надежно оградила себя от всякой нечисти. А я даже в танке не чувствовал бы себя спокойно.
– Скажи, – произнес я, – про человека, который толкнул женщину, ты придумала?
Инга испуганно взглянула на меня. Она не хотела, чтобы я перестал ей верить.
– Нет, не придумала.
– Ты пойми, – поспешил я объяснить ей свою позицию, чтобы ложь Инги не зашла слишком далеко. – Я не следователь и не прокурор, и не мне определять степень твоей вины. Ты очень напугана, тебе страшно думать о том, что ты сделала. И все-таки постарайся быть со мной откровенной, иначе мне будет очень трудно помогать тебе.
– Я говорю правду, – тверже повторила Инга. – И не пытаюсь снять с себя вину. Но эту женщину в самом деле толкнул мужчина.
– Толкнул или тронул за плечо? – уточнил я.
– Толкнул! Изо всех сил! Я же объясняла: как мяч!
Плохо, что она актриса, думал я. Разговаривая с обыкновенным человеком, я на девяносто процентов мог определить, правду он говорит или лжет. Для артиста же ложь – профессиональное качество. Как тут узнаешь, где жизнь, а где талантливая игра?
– Ты понимаешь, что в этом случае все меняется? – спросил я, останавливая Ингу и опуская руки на ее обнаженные плечи. – Тогда мы можем вздохнуть с чистой совестью и вернуться к нормальной жизни. Правда, при одном маленьком условии.