Славяно-горицкая борьба. Изначалие.
Шрифт:
Оригинальность трактовки единоборчества Востоком когда-то показалась миру очень убедительной. Ее поклонники плодились, словно грибы после дождя. Однако, на мой взгляд, здесь сработал эффект эстетизации боя. Реальное приложение самой техники, как тогда, так и сейчас, мало годится для русской уличной драки. Конечно, если в нее вовлечены профессиональные драчуны с особым зэковским опытом. Помню, когда-то на заре советского каратэ мне, еще начинающему, пришлось пережить болезнь крушения идеала. Умопомрачительную технику одного из тогдашних «черных поясов» элементарно перемолола уличная драка. Неизвестный драчун разделал его, что называется, «под орех». С цинизмом уличной простоты и грубости. Потом уже многие из маститых примеряли на себя темные улицы в заводских районах и говорили об этой практике с особым достоинством. Впрочем, весьма вероятно, что на спортивном татами, в тисках правил, ограничений и регулирующих норм, исход подобного боя мог бы быть иным. Однако, улица есть улица. Нет, может быть, где-то там, в Гонконге, и на улице дерутся, как на татами, по схеме «блок-удар», когда десять нападающих бьют свою жертву по очереди, несмотря на то, что обложили ее со всех сторон. У нас дерутся иначе. Тот, кто видел драку русских
Однако эстетика боя все-таки сильный аргумент. Она приводит действия бойца к какому-то выразительному порядку, внешней и внутренней системе, слаженности и гармонии. Как ни ряди некоторых наших новомодных псевдокулачников в косоворотки, стиль их движений обязательно ущипнет знакомое чувство восточного боевого изящества. Интересно, верят ли они сами своей правде русских полутигров или почти драконов?
Эстетика. Неразмеренное мерило культуры, свойство ее самобытности и красоты. Посмотрите на аляповатую простоватость какой-нибудь средненькой фольклорной команды с их вечно «Из-за острова на стрежень». Вот пример эстетики псевдоруссизма. И здесь работают свои законы жанра, оставляя на плаву только подражательность. Дело, конечно, не в том, чтобы поменять репертуар или переодеться в каргопольское самородное шитье. А дело в том, что эстетическое сознание этой «творческой категории» на порядок ниже критерия подлинной национальной культуры. То же касается и ратоборчества. Для русского кулачного бойца мало всего лишь носить косоворотку. Хорошо это понимая, на заре славяно-горицкой борьбы я с самого начала обхаживал идею постижения самобытной эстетики «русского стиля». Что должно выделять его среди эклектики современного рукопашного боя, чужеродных единоборств? Что? Возможно, отгадка – в характере русского человека? Вот он, характер – разгуляй-давай! Широко берет, только всего не охватит, оттого и сеет сквозь пальцы. Но зато уж если в кулак возьмет, то никому его не остановить, не сладить. И своих, и чужих не пощадит. Скор на руку. когда зацепит за живое, но отходчив и незлобив. Вот он я весь бери! Да не возьмешь, не на того напал. Кулаком не перешибешь, а словом надломить можно, если знать, куда вдарить. Свое не свое – все наше! Копейки не считал потому, что другую цену себе держит… Таков он, характер.
Заиграла гармошка наигрыш. Так называется – «на драку». Мужик пошел-пошел, плечами водит, топчется как-то грузно даже, а вот присел лихо, повернулся размашист то, понеслись ноги, и уж не остановить его, словно механизм какой-то включился. Да вдруг припал к земле, головой мотнул. Вот все и сошлось. Однако это метафористика, а боевое искусство – вещь точная, выверенная, как математический расчет. Смотрю, понять не могу, почему так расслаблен, разбросан, разболтан? Ведь вдарю, с ног собью! Да куда там, попасть по плясуну, все равно, что поймать шапкой ветер. Зато он петухом держится, а затрещину, если бы приложил куда положено, да так во всю ладонь, то и никакой направленной энергии не нужно, хватило б сполна! Но это только начало. Чем больше дразнишь себя недоверием, тем зацепистее желание утвердиться во всем разом. А это невозможно. Годы были нужны, чтобы разглядеть в разбросанных, полуживых остатках отечественного единоборчества свою, особую эстетическую суть. Из увиденного складывается, нет, не стиль —двигательный образ, сочетающийся во всех своих деталях. Будто бы все края Великой России связала одна незримая нить всеобщего единения. Стилем это не назовешь, ибо, к примеру, внутренние нормы рязанского кулачного дела вовсе не стыкуются с новогородскими или даже московскими, более свободными как в выборе средств боя, так и в общих подходах. Что это такое?
Вот ходит-ходит камаринский мужик. Валко, приземисто, даже с натугой, и вместе с тем от каждого его переступа отлетает вдруг удивительная легкость. Ходит, притопывает, вроде и плясать не пляшет, а так, только примеряется. И такое впечатление, будто все время хочет он сбросить с ног тяжелые сапоги. Но не сбрасывает потому, что знает, что без них порушится какой-то особый баланс движения и все рассыплется. Такое впечатление, будто у него центр тяжести не под брючным подвязком, а где-то в груди, а сапоги как противовесы. На Востоке – обратное, там земля магнитит бойца. В стойках своих, в передвижениях он словно притянут этим магнетизмом. На Востоке боец держит корпус, расправив плечи, а у нашего они на месте не стоят – ходят. Он весь как на шарнирах, все в нем ходуном ходит, а ось всеобщего этого движения – противник. Тягуч поединщик в движениях только на первый взгляд. Вот сорвался порывом, только промельк движений перед глазами, и снова замедлился. Под каждый шаг ногу словно плечом поднимает, а подняв, осаживает всем телом. Как по сугробам топчется. Никогда не знаешь, куда вдруг осадит, провалится перестуном боец, предугадав направленный в него удар. Уводит удары, не прикасаясь к ним руками, как это делают на Востоке при выполнении блоков. А налетает так, как налетают только в России. Количество ударов, выпущенное в противника мгновенно, взахлест, вперебой, враскат, не то чтобы сосчитать, угадать невозможно. Откуда в этом разваляй-плясуне камаринском такие скорости?! Бьет, не пробивая, а скорее разрывая руками с лету оцепеневшую плоть противника. Но никогда атаку не передерживает. Атака – это мгновение. В одном таком мгновении по 10 ударов может быть, да с разных сторон, да со смещением. И тут же провал, уход. Противник, если еще стоит на ногах, будет его искать, тупо тыча ударами в разные стороны, в пустоту. А он, мужик-боец, там, где его и быть не должно и заходится уже новой атакой, новым взрывом.
Если бы за всем этим не таилась игривая напасть, то, что называется «ход», некое показушное лицедейство и пластический образ, так бы и остался русский самоходный бой злым и беспощадным мордобоем. Воля против воли, кулак против кулака, кто кого надломит. Но все выглядит иначе. Да и быть по-другому не может, а то не удержаться бы таким боям в душе народной, не сочетаться им с праздниками, не сойтись с фундаментальной культурой народа.
И идея-то одна, что в Москве, что в Рязани: двигайся легко, всем телом, волной-перекатом. И удар и блок не различай, едины они не только по движению, но главное– по сути своей. Не защищайся от рук и ног противника, они только посредники. Защищайся от тела. И стой ногами на льду… Если поймешь, что это такое, значит, считай, полдела сделано. А стилистика движений единая потому, что произошла она от двух причин: по ратному бою, то есть строевому, да по засечному бою, или по лихому разгулью дружинника. Трудно сказать, что сначала было: идея имитировать движения, будто рубящее оружие в руке, выразившаяся в секущих ударах и соответствующих накатах телом, или первоначальный физический задаток русского человека. Но то, что одно связано с другим, – несомненно. Как несомненна и связь стеношного бойца, этакой широкой кости, кулакастого, по-мужицки ядрено сбитого с ратной идеей удержать удар, не сломаться, не сдвинуться и не отступить. Куда ни перенеси ты свой интерес – идея остается неизменной.
Физическая культура оказалась менее всего подготовленной к революционным переменам и национальным изломам. К сожалению, физическая культура русской народа не защищена фундаментальными установками самосознания. Оттого и под пускает к себе что ни попадя, поди разберись! Если, к примеру, в образный строй русских сказок ввести такой персонаж, как тигр, то его появление сразу выставит чью-то неуместную авторскую фантазию. Мелодия народная всегда на слуху. Мимо традиционной поделки рукотворной не промахнешься, с чужим не спутаешь. А вот как быть с борьбой?
По опыту исследовательской работы мне нередко приходилось сталкиваться с теми, кто искренне считает русской национальной борьбой самбо. Ну а где самбо, там и дзюдо. Для большинства ведь разницу между ними определяет только то, во что одет спортсмен: в кимоно или куртку. Впрочем, есть и такие, кто считает кимоно национальной одеждой славян. Не спешите закатывать глаза, поражаясь такой пещерной Простоте. У нее есть свои теоретики-мыслители, радетели, так сказать идейной альтернативы. По их мнению, боевое искусство в том виде, в каком оно существует сейчас, безнационально. Во всем виноваты китайцы с японцами, они просто присвоили себе исконно арийскую состязательную культуру, стилистически близкую к старому кемпо, созданную, соответственно, европейскими народами. Культура эта попала на передний край единоборческих изысканий человечества, то есть в Юго-Восточную Азию, после легендарного перехода народа Индры. Стало быть, в современном каратэ японского ровно столько же, сколько и славянского. Как тут не вспомнить слова соцкультовской песенки «Все вокруг колхозное»! Скажем так – все вокруг арийское, все вокруг мое! Не хочется дальше обижать наших восточных собратьев по оружию. И так уж им досталось на орехи, например, с этим принципом у-вэй. Ведь, конечно же, не в том суть, что восточная система плоха и непродуманна. Она просто соответствует сама себе, оставаясь совместимой с подсознательным планом индокитайского Востока. Вот вам еще пример: сконцентрированная поза, подражание животному, сосредоточение, концентрация… Что это? У-шу, каратэ? Йога! Установки, как видим, сходятся. Оказывается, совершенно необязательно вникать в единоборческую культуру, чтобы прочесть привычную схему. Говорят, йога – блистательное отражение языческого естествознания. И все-таки уточним – индо-азиатского профиля.
Сколько их, этих путей подсознания?! Вот мерцает в колдовском своем таинстве бледно-синеокая бирюза – самый любимый и почитаемый на Востоке камень. Вряд ли найдется в таинственном мире минералов другой такой проводник идеи Инь – отражения. А что же европейский Север? Грешит ли он пристрастием к какому-либо символу-цвету? Как не грешить, рубиново-пурпурная порфира будоражила не только самовластную натуру князей-правителей, но хватала за живое и жрецов – распознавателей пути познания. Историки мнят порфироносное начало – наследием Византии. Так ли это? Поразмыслим.
Индоарийская цивилизация составила свою сакрально-цветовую картину мира, воплотив ее в четыре цвета: золотой (желтый), порфирный (красный), белый и черный. Последние два отражают североевропейский инь-ян: полярные оппозиции, и воплотились позже у славян в Белобога и Чернобога. Культ золота – отражение солярной идеи арийцев, так же как и колесо (обруч, пояс, перстень, нимб и т. п.), связанной с солнцепоклонничеством. Остается красный цвет. Почему предпочтение отдано ему, а не синему или зеленому, хотя и тот и другой также сочетается с некой идеей природомерной сути? На мой взгляд, в основе этого выбора – специфика арийской метапсихологии. Активное, судьбоносное начало, взрывной потенциал духотворчества и рукотворства. Ничто в древнем мире не способно было сдержать эту лавину, выплеснувшую новую европейскую суперкультуру. Тысячелетиями народы, взращенные на ее почве, использовали наследие великой европейской пракультуры. В стезе нашего разговора нельзя не упомянуть, что у славян красный цвет не только соответствовал воинскому началу, но являлся также и оберегом. Отсюда – сакральные мотивы народной вышивки, использующие, оставаясь архаичными, именно красную нить. Кроме того, красный цвет у славян символизирует земную жизнь и плодородие, отсюда языческая традиция, перекочевавшая в христианскую пасху – подношение красного яйца. Основной цвет языческой свадьбы вовсе не белый (белый – цвет похорон!), а именно красный. В переводе со старославянского «красьнаа» – значит «урожай». Так что и помимо византийских традиций славяне имели собственную семантику данного понятия.
Речь о цветах зашла не случайно. Хорошо известно, какое значение имеет цвет на Востоке – каждый несет определенную смысловую нагрузку, в тех же единоборствах цветом отражается очередная ступень посвящения. Безусловно, это привносит свою струю в эстетический образ единоборства. Россия не использует цвет в данном качестве. Однако связь цвета и боя все-таки существует. Из глубокой древности пришла традиция надевания белых одежд перед смертельной схваткой. Сакральный смысл крови воплотился в безоговорочное табу на продолжение ведения боя, которое дошло до нас как малопонятное правило «до первой крови». Почему именно кровь является здесь регулятором действия? Смею предположить, не столько сама кровь, сколько символическая ее суть, в которой главное место отводится цвету. Что-то вроде красного сигнала в светофоре. Красный – значит, запрет, недопущение, ограничение. Отсюда и употребление этого цвета в охранной вышивке оберег, не допускающей порчу. Сакральное значение красного происходит от сочетания его с огнем как агрессивной средой. Есть еще очистительный огонь, соединяющий все формы жизни, он – белый. Отсюда и цвет одежд перед смертным боем.