Славянская Европа V–VIII веков
Шрифт:
Находки в Старой Ладоге. VII–IX вв.
Однако эта разноплеменная вольная дружина, независимая от родоплеменных властей, выламывалась из устоявшегося уже строя жизни Ладоги. Ладога рубежа веков — верный партнер словенских князей-волхвов из Любши — была не лучшим местом для проявлений независимости. Русь не находит себя в общине Ладоги. Конфликтов происходит тем больше, чем больше молодых словен и вепсов привлекает богатая и свободная жизнь бродячих купцов. У умножившейся руси появляется стремление создать собственную общину, в конечном счете — стать отдельным «родом». Русь сохраняет Ладогу как родной очаг, как верный тыл, продолжает обогащать ее — но в возросшей своей массе сдвигается на юг.
Какая-то часть руси осела в Городке у порогов — важном пункте на пути ладей с восточным серебром. Но основная масса выстроила и населила неукрепленную весь гораздо выше по реке, в будущей новгородской округе. Это древнейший населенный пункт с названием Руса — старше «Старой Руссы» к югу от Ильменя. Неукрепленное поселение располагалось на террасе над поймой Волхова, на левом берегу. К северу, при излучине реки, жители воздвигли три сопки. На крутом правом берегу выше по течению тогда же или позже
2070
См.: Лебедев, 2005. С. 506, 511, 515, 521–522.
Археологические материалы конца VIII в. — когда только и можно говорить о факте появления руси — довольно однозначны. Скандинавский элемент в среде русов Поволховья и Поильменья того времени крайне мал, если не ничтожен. Русы не являлись заморскими пришельцами — ни норманнскими, ни западнославянскими. Никакого племени «русь» за пределами исторической Руси никогда не существовало. При всей своей разноплеменности русь являлась исключительно местным образованием. Самый значительный ее неславянский компонент — финский, вепсский. Но и он по материалам тогдашней Ладоги явно уступает словенскому. Хотя при движении руси вверх по Волхову от Ладоги процент финнов как раз мог возрастать за счет вадьялов и «чуди». Итак, поздние новгородские предания справедливы в том смысле, что именно словене «прозвались русью». Только в IX–X вв. в связи с увеличением доли скандинавов и их проникновением на юг по Днепру там «русь» какое-то время воспринималась как нечто инородное. Именно тогда у части славянских племен и у южных их соседей «русы» оказались тождественны на время «норманнам». Но ненадолго — уже к концу X в. появляется общепринятый термин «варяги», а слово «Русь — русь» становится обозначением всего Древнерусского государства и, наконец, киевских полян как жителей его столицы. Последний смысл впервые четко определяет Нестор: «поляне, которые ныне зовутся русь». [2071] В конце же VIII в. русь действительно являлась «викингами» — словенскими викингами, бродячими дружинами воинов и торговцев.
2071
ПСРЛ. Т.1. Стб. 26; Т. 2. Стб. 18; Т. 38. С. 18. В отношении временного характера соотнесения «русь — норманны» и его причин совершенно прав оказался В.В.Седов (Седов, 2002. С. 286). Правда, у него это построение связано с не находящей подтверждения в письменных источниках теорией «руси» как группы южных племен, в том числе северы, радимичей и даже вятичей.
Характерно, что скандинавы называли вольные разноплеменные дружины Приладожья иначе — кюльфингами (чему соответствует древнерусское слово «колбяги»). Название производят от кюльфы — колокола, созывавшего воинов на сходку. Подобно древнейшим русам, кюльфинги скандинавских источников — вольные воины и торговцы. Тождественность этого термина славянскому «русь» для VIII–IX вв. вполне очевидно. Итак, скандинавы не принимали названия «русь» и придумали для него собственный синоним. Более того, «Кюльфингаландом», «Страной Кюльфингов», они называли Русь до того, как за Х в. утвердилось новое название — Гарды, «Города», или Гардарики, «Государство Городов». [2072] В названии словенских краев «Страной Кюльфингов» еще в конце VIII в. ничего невероятного нет. Ведь именно «русы», кюльфинги, ездили с приходившими на Волхов восточными ценностями в Скандинавию, именно их там знали лучше всего из обитателей будущей Руси. К началу XI в. термин «колбяги» вошел и в русское право. При этом они отделялись как от варягов, так и от большинства «руси». В это время требовалось уже отличать и от пришлых наемников, и от княжеской дружины продолжавшие действовать на Новгородчине разноплеменные военно-торговые ватаги.
2072
Об этом прежнем названии прямо говорит сочинение «О заселении земли сыновьями Ноя»: Мельникова Е.А. Древнескандинавские географические сочинения. М., 1986. С. 134/135, 134/136.
При всей своей разноплеменности, на Волхове и Ильмени русь уже в конце VIII в. стала напоминать обычный славянский «род», племя с собственными землями и поселениями. Правда, поселения руси оказались разбросаны на огромном расстоянии речного пути по обе стороны озера, среди словенских и финских. Но связи между русами поддерживались теснейшими, и они осознавали себя как одно целое. Где племя — там племенные вожди. Свидетельством выделения в среде руси собственной знати, богатейших и самых родовитых воинов-торговцев, являются сопки на Ловати. В Коровичино в «русских» низовьях Ловати, рядом с ремесленным поселением, воздвиглось около десятка монументальных сопок. По трудоемкости возведения они не уступали княжеским сопкам приладожского севера. В верхней части трех изученных сопок — каменные кладки, их вершины окаймляли два кольца валунов. Высота сопок достигала 10 м. Погребения здесь совершались с животными жертвами. Найдены останки лошади, собаки и орла. Подобные сопки были в Марфине на Порусье. [2073] Нельзя не обратить внимания на большое количество — по сравнению с севером — подобных памятников. В обоих случаях — это целые группы. Широкое использование «княжеского» ритуала подчеркивало равноправие верхушки русов, их независимость от далекой теперь любшинской знати.
2073
Лебедев, 2005. С. 522–523.
О воинственных и независимых нравах этой среды память сохранялась долго. В предании начала XII в. о «Русе», легендарном предке руси, говорилось: «Рассказывают также, что у Руса был сын, которому в схватке с каким-то человеком разбили голову. Он пришел к отцу весь в крови. Тот ему сказал: «Иди и порази его!» Сын так и сделал. И остался такой обычай, что, если кто-либо ранит, они не успокоятся, пока не отомстят. И если дашь им весь мир, они все равно не отступятся от этого». [2074] С одной стороны, описывается восточнославянский (и скандинавский) обычай мести за нанесенную обиду. С другой стороны, привязка его именно к «Русу» весьма показательна. Освободившиеся от власти племенного права, русы не считали нужным прибегать к нему в своих расчетах с врагами.
2074
Новосельцев, 2000. С. 306–307.
Был у русов в конце VIII в. и собственный князь. «Чудеса святого Стефана» называют его Бравлином. [2075] Имя это, услышанное греками, два столетия передававшееся ими изустно, а много позже «переведенное» на древнерусский и только так дошедшее до нас, трудно истолковать. Его неславянское происхождение, казалось бы, очевидно. Обращает на себя внимание сходство имени «Бравлин» со скандинавским местным названием «Бравалль». Место знаменитой битвы, где пал словенский князь, конечно, тогда хорошо знали в Поволховье. А значит, и имя «Бравлин» с неожиданной легкостью поддается истолкованию — как именно славянское образование «Бравленин». Это могло быть прозвище одного из немногих (или единственного?) уцелевших словенских участников Бравалльской битвы. Но могло быть это и имя ребенка, рожденного в год битвы или после смерти погибшего в ней отца — почему бы и не самого князя Рёгнвальда? Князя, по «Чудесам», окружают «бояре». Какое слово стояло в греческом оригинале, сказать невозможно. Но имеется в виду, конечно, высшая военно-торговая знать, оставившая сопки Южного Поильменья.
2075
Васильевский В.Г. Труды. Пг., 1915. Т.3. С. 95. В «Чудесах», написанных, судя по упоминанию царевны Анны, жены князя Владимира, в конце Х в., Бравлин выводится из «Новгорода». Это, конечно, позднее соотнесение — но основанное на знакомстве греческого автора с географией Руси и собственно русским преданием. Видеть здесь вставку русского переводчика XV–XVI вв. нет ни малейшего основания.
Интерес руси к югу, и к течению Ловати в особенности, был вполне объясним. В конце VIII в. словене, не без участия, конечно, уже вездесущей руси, расселились далеко на юго-восток. В конце VIII в. появилось селище Бережок в Удомельском Поозерье. [2076] Ранее, с конца VII в., здесь уже шло смешение славян с местными финнами. С юго-восточных окраин Ильменского бассейна первые словенские поселенцы на рубеже VIII/IX вв. проникают на верхнюю Мологу. [2077] Эти передовые отряды расселяющихся славян приближали, казалось бы, русь к богатствам Востока. Выход славян к истокам облегчал торговлю по Волжскому пути.
2076
Седов, 2002. С. 367.
2077
Седов, 1982. С. 188.
Но дальше возникали препоны. Земли союзной, местами сливающейся со словенами «веси» заканчивались в Помоложье. Дальше, от впадения Мологи в Волгу, располагались владения волжско-финского племенного союза меря. Меря пользовалась выгодами общения со славянами — но стремилась обратить приволжскую торговлю в свою пользу. Верхнее Поволжье контролировалось племенным градом мери — Сарским у Ростовского озера. [2078] Какая-то часть возможных прибылей руси оседала там. Дальше на восток под покровительством хазар строилась Волжская Болгария. Но главной проблемой руси являлись сами хазары. Большую часть пути русы следовали по землям каганата. Любой вариант речного плавания — прямо по Волге или по Оке и Дону, а затем в Волгу — приводил славянских купцов в хазарские низовья, в сердце каганата. Это была единственная дорога в Каспий. В руках хазарских сборщиков пошлин и позднее оставалась немалая часть русского прибытка на Волжском пути. Так что русь задумалась о поисках обходных путей. Здесь кстати пришлись воспоминания о «киянах» с их южными украшениями, которых привели когда-то в Ладогу кривичи. От последних, живущих в верховьях Ловати, могли дойти до Бравлина и его соратников первые слухи о возможности плавания по Днепру в Черное море. Легендарные для северных славян «греки» славились богатством не меньше, чем мусульманские страны. Земли Византии представляли желанную цель и для торговца, и для воина-разбойника.
2078
См.: Финно-угры 1987. С. 70–71.
Первый бросок руси на юг являлся актом единовременным. Датировать его можно последним десятилетием VIII или самым началом IX в. Поход Бравлина оставил немало разрозненных следов в источниках. Жителям киевских Полей первое появление среди них руси запомнилось как пришествие князя «Руса», чудесного избавителя от внешних врагов. Об этом рассказывали уже в середине Х в., когда предание записал византиец Симеон Логофет. [2079] В начале XII в. гораздо более мифологичный вариант предания, где Рус впервые предстает «братом» предков кочевников, дошел из Южной Руси до персидского автора «Собрания историй». [2080] В этой пограничной со Степью южнорусской зоне люди в конце XII–XIII в. называли себя «русичами», т. е. детьми «Руса», — по «Слову о полку Игореве». Предание о Русе, противоречившее официальной летописи, в нее не вошло — но было подхвачено (и искажено) в XIII в. поляком Богухвалом, а в XVII в. в совсем уже искаженном виде перешло в новгородские сказания. Другой след — странное новгородское предание о «варягах» (изначально — руси?) как «первых насельниках» Киева, записанное в начале XV в. [2081] К концу XVII оно преобразилось в совсем уже фантастический рассказ о том, как Киев построили новгородские изгои — во главе с Кием! [2082] Но не содержит ли этот рассказ следы подлинного предания о вольной руси, отчужденной от словенского племенного строя, пришедшей к Киеву задолго до Аскольда? Наконец, достоверный очерк о событиях в конечной точке похода Бравлина — византийском Крыму — содержат «Чудеса св. Стефана». [2083]
2079
Греков, 1964. С. 41.
2080
Новосельцев, 2000. С. 297–298, 305–306.
2081
ПСРЛ. Т. 6. Ч.1. Стб. 14 (л. 6370); Т. 42. С. 25 (л. 6370).
2082
ПСРЛ. Т. 27. С. 158–159.
2083
Васильевский 1915. С. 95–96.