Славянский «базар»
Шрифт:
– До встречи, Монгол, – попрощался Карл и сбежал на первый этаж.
Тело Ханоя, завернутое в черный полиэтилен, уже лежало на траве. Ограду палисада под балконом старательно протирал ветошью мрачный пацан. У его ног уже валялись три испачканные в крови тряпки. Другой из шланга поливал розы, пока кровь не запеклась на лепестках.
Сыч дожидался Карла за рулем машины. Шофер держал в одной руке короткий карандаш, в другой газету с кроссвордом. Завидев законного, он тут же спрятал газету под сиденье.
– В город?
– Назад,
– Только я знаю, где вы сейчас живете. Мне Монгол сказал узнать. Я к Жакану и приехал…
Карл откинулся на спинку сиденья, отодвинул его. На душе после встречи с Монголом остался неприятный осадок. Оказывается, Монгол наперед знал о всех его уловках. А Жакан даже словом не обмолвился, что до сих пор контачит с казначеем.
«В конце концов, и я никому не говорю до конца правды, – подумал законный. – А Монгол прав, что никому не доверяет. Он не имеет на это права. Общак – святое».
За воротами стоял густой туман. Фары машины не в силах были его рассеять, но Сыч нашел бы дорогу и в темноте. Вскоре автомобиль выбрался на шоссе, взревел двигатель.
– Если бы тебе вновь предложили родиться, стал бы блатным? – неожиданно спросил Карл.
Подобные мысли никогда не посещали Сыча. Он был доволен своей сегодняшней жизнью, менять ее не собирался.
– Я на судьбу не в обиде.
– Но все же?
Сыч потер макушку, хлопнул рукой по рулю.
– Если бы и в другом месте жизнь свела меня с вами и с Монголом, я на любую работу согласился бы. Но только не с другими.
– А я… даже не знаю, – Карл вспомнил, что в его квартире осталась без присмотра отцовская виолончель.
Никому из домушников и в голову не могло прийти рискнуть обокрасть квартиру вора в законе, но от отморозков Мальтинского всего можно было ожидать.
– Кем бы вы стали?
– Музыкантом. Ездил бы с гастролями. Я неплохой виолончелист. Мне бы три месяца практики – и восстановил бы руки. Играл бы на уровне выпускного курса консерватории.
– Мне кажется, что у щипача руки проворнее, чем у музыканта.
Карл подхватил бензиновую зажигалку, лежавшую на приборной панели, и, поднеся руку к лобовому стеклу, поставил ее на кончик мизинца. Машину потряхивало, но зажигалка оставалась почти неподвижной, балансируя на пальце. Казалось, она существует совсем в другом измерении, чем шофер и пассажир.
– Раз, – сказал Карл, и зажигалка ожила – нырнула, крутнулась, блеснула.
Сыч не успел заметить – куда, но она исчезла. Карл продемонстрировал пустую ладонь.
– Однако…
– Еще не все.
Зажигалка вновь появилась в пальцах законного. Колпачок был открыт, на фитиле весело подрагивал живой огонек.
– Ловкость рук, но она ничто по сравнению с тем, что требуется для игры на виолончели. Каждый виолончелист может стать карманником, но не каждому карманнику дано играть на инструменте.
– Я про вас много слышал, – признался Сыч, – пацаны говорят, что вы могли бы стать известным музыкантом.
– Мог бы, – абсолютно серьезно сказал Карл, – но у меня другая судьба.
Глава 12
Юсуф прилетел в Москву не из Таджикистана, он сделал небольшой крюк – через Стамбул. Уже третий день он находился в российской столице, но еще ни с кем не встретился. Кем именно был Юсуф по рождению – таджиком или афганским пуштуном, наверняка не знал никто, кроме него самого. Он объявился в Душанбе в конце девяностых. По-русски и по-английски говорил практически без акцента.
Юсуф неизменно носил европейскую одежду: белоснежную рубашку, галстук, черный костюм. В другом прикиде никто его и не видел. Внешне он был полной противоположностью Кальмару. Средних лет, не то тридцать, не то сорок, коротко подстриженная борода-эспаньолка. Не знавшие его, в первую очередь думали, что им повстречался преподаватель арабистики одного из европейских университетов, но никак не наркоделец.
Юсуф, прилетевший в Россию по чужому паспорту, не стал заезжать в гостиницу. Зачем, если в Москве ему принадлежали сразу три квартиры. Две – в центре и одна в районе Речного вокзала.
То, что коренные перемены в поставках наркотиков неизбежны, Юсуф не сомневался. Не зря Петрович прилетал в Душанбе и намекал, что неплохо бы вывести из цепочки Кальмара. Юсуф не сказал тогда ни «да», ни «нет». Он любил старика за верность традициям, за старомодный образ жизни. Кальмар казался ему вечным, как сам Восток.
Весть о том, что Кальмара и почти всю его бригаду положили, Юсуф воспринял внешне спокойно. Он сидел в тот вечер на диване в большом зале квартиры у Речного порта, гладил ладонью волосы жгучей двадцатилетней брюнетки, находившейся у него на содержании. Девушка, не знавшая и трех слов по-русски, вывезенная им из горного таджикского села, покорно терлась головой о его колени, словно домашняя кошка. Забитая крестьянская дочь, не умевшая ни писать, ни читать, она ездила с ним по всему миру. Совершив не одно кругосветное путешествие, она до сих пор не понимала, что переезжает из страны в страну. Она даже не задумывалась, что существуют страны и континенты. Для нее и Нью-Йорк, и Москва были чем-то одним – чужим и враждебным. Фатима слушалась Юсуфа беспрекословно. Скажи он ей выпить яд, выпила бы одним глотком.
«Я знал, что старик так кончит», – подумал тогда Юсуф о Кальмаре, и его рука остановилась в волосах Фатимы, он одним движением отогнал ее от себя.
Женщина мгновенно исчезла в соседней комнате. Юсуф остался наедине с братком из бригады Кальмара, принесшим ему плохую весть. Таджикский парень, уже десять лет обитавший в Москве, чудом остался жив. Кальмар отправил его в аэропорт забрать восточные приправы к мясу, переданные через пилота рейса Душанбе – Москва. Когда он вернулся, то застал полный двор ментов и пожарных, из окон квартиры Кальмара валили огонь и дым.