След крови. Шесть историй о Бошелене и Корбале Броше
Шрифт:
– Думаешь, он не почует вас обеих? Твою дочь уж точно унюхает: ее живую кровь, тепло ее дыхания, которые манят неупокоенных подобно магниту…
– Я защищу дочь! Спрячу ее! В своих объятиях, да!
С трудом поднявшись на ноги, Эмансипор прислонился к краю корзины.
– Может, и получится. Пусть Госпожа будет благосклонна к вам обеим. Что касается меня, я спускаюсь обратно…
– Не смей! Слышишь их там, внизу? Безумие! И он бродит среди них, упиваясь ужасом…
И тут, словно бы в подтверждение описанного Беной-старшей кошмара, снизу послышались новые вопли, становясь все громче. Истошные, отчаянные, звериные.
Мачта и «воронье гнездо» покачнулись, будто от удара гигантского кулака. Раздался резкий треск. Они
– Худов дух! – выдохнул Эмансипор, хватаясь за край корзины.
Развернувшись кругом, он, щурясь, посмотрел вниз. По палубе метались тени, больше походившие на некое порождение кошмара, чем на реальность. Возле люка лежало безвольно раскинувшееся тело. Эмансипор не видел, что врезалось в основание главной мачты, но смог различить белые следы расщепов, почти светящиеся на фоне просмоленного дерева.
– Что-то ударило нас внизу, может даже в трюме!
Он обернулся, собираясь предупредить Бену-младшую, и успел увидеть сверкнувшую рукоятку летящего к его голове ножа.
Белая вспышка.
«Колокола, Субли! Ты что, не слышишь клятые колокола?
О жена моя, что же я наделал?»
Каким же прекрасным казалось ей это покачивание, столь мягкое и нежное! Левая грудь Пташки Пеструшки представляла собой ослепительно-белое полушарие, резко контрастировавшее с темной кожей, – отсюда и ее прозвище. Увы, эту подробность она не сумела сохранить в тайне от команды, как ей хотелось бы, – но, боги, когда ты заключена на борту корабля в обществе грубых матросов и немногих женщин, которые уродливее сморщенной задницы жреца, то что еще остается? К тому же она зарабатывала деньги, а деньги могли пригодиться, ибо кто знает, удастся ли им в очередной раз выйти сухими из воды? И потому Пташке Пеструшке очень не хотелось открывать глаза.
Особенно учитывая доносившиеся со стороны передней палубы крики. Хуже того, по трапу текла кровь – а может, просто кто-то вылил ведро соленой воды. Не самое подходящее время, чтобы намокнуть.
И все-таки Пташка Пеструшка открыла глаза. Сев, она обнаружила, что смотрит в сторону кормы, а чуть правее от нее – слегка приоткрытый люк, который ведет к каютам.
Оттуда выползало нечто мокрое, скользкое и темное, со множеством черных глаз-бусинок, хаотично разбросанных по бесформенной поверхности, бугорчатой и пятнистой. Слышалось шуршание и царапанье крошечных когтей по деревянным ступеням, слабый шорох и бульканье органов, пульсирующих под прозрачной, сочащейся жидкостью кожей. Половина лица под пурпурным наростом, который вполне мог быть печенью, на мгновение уставилась на Пташку Пеструшку остекленевшим глазом, а затем тварь переместилась дальше, и лицо скрылось из виду.
Из сшитых вместе кусков скальпов росли пучки жирных волос, черных и прямых, светлых и вьющихся, каштановых и кудрявых. Единственная бровь изгибалась не над глазом, но над чем-то напоминающим желчный пузырь, как будто желчные пузыри способны на иронический вопросительный взгляд, хотя всем прекрасно известно, что они могут лишь злобно хмуриться…
Пташка Пеструшка наконец поняла, что это склизкое подрагивающее чудовище вовсе не плод ее воображения. О нет, оно было вполне реальным.
И оно лезло на палубу, перемещаясь на множестве лапок, будто сороконожка, а его черные блестящие глаза, в чем Пташка уже не сомневалась, были устремлены прямо на нее, с типичной для крыс алчностью. Маленькие зубастые пасти открывались и закрывались, истекая слюной, а под ними, водя из стороны в сторону, неустанно нюхали воздух розовые, похожие на пуговки носики.
Судорожно всхлипывая, Пташка начала отползать на четвереньках по палубе.
Изнутри твари высунулось мускулистое человеческое предплечье, расположенное в крайне неудобном месте; на его запястье виднелась яркая татуировка в виде резвящихся ягнят. Из складок органов появилась вторая рука
Наконец кошмарное создание сползло с трапа и с невероятной скоростью устремилось вперед. Из разинутого рта Пташки Пеструшки вырвался вопль, способный вдребезги разбить стекло. Она развернулась кругом, пытаясь вскочить на ноги, и тут же повалилась на бок, угодив левой рукой и левой ногой в открытый люк трюма.
Бедная женщина рухнула во тьму, пару раз ударившись о ступени крутого трапа, и тяжело грохнулась на настил в проходе. Перед глазами у нее закружился водоворот звезд, и ее поглотила черная бездна.
Каким же прекрасным казалось ей это покачивание, столь мягкое и нежное…
Капитан Сатер подтащила бесчувственную Миппл к фок-мачте и оставила ее там. В руке Сатер сжимала меч, изорванные остатки ее одежды были забрызганы кровью. Увы, ей не удалось заглянуть к себе в каюту, чтобы надеть доспехи и, возможно, пройтись щеткой по волосам – как она всегда поступала после интимной близости, потому что нерасчесанные волосы могли за что-нибудь зацепиться, – но сожалеть об этом уже не имело смысла.
Особенно если учесть, что этот клятый лич постоянно вылезал из-под палубы, хватая множеством конечностей вопящих матросов и увлекая их за собой сквозь трескающиеся доски, причем остававшиеся в палубе дыры были столь невелики, что никто в здравом уме не мог представить, что сквозь них могли протащить тело взрослого человека. Но все собственными глазами видели, как острые края ломающихся досок обдирают куски мышц, кожи и одежды.
Сатер несколько раз пыталась пробиться к несчастным сквозь охваченную паникой толпу, но это ей так и не удалось. Она в достаточной степени сумела разглядеть в полумраке лича, чтобы понять, что ее меч, скорее всего, против него бесполезен. Чудовище в полтора раза превосходило ростом взрослого мужчину и было составлено из частей множества тел, обтянутых похожей на пергамент кожей. Рук у него имелось не меньше десятка, а из плеч, бедер, затылка и щек выступали вытянутые, похожие на звериные пасти. Из множества мест тускло сверкали красные немигающие глаза. Каждая нога представляла собой скопление множества ног с переплетенными в узлы мышцами, похожая на бочонок грудная клетка торчала вперед, окруженная сплошной подрагивающей стеной ребер: Сатер прекрасно понимала, что ее невозможно ни прорубить, ни проткнуть мечом. И голова… уж не голова ли это Абли Друтера?
Но как же ей хотелось начать рубить эти клятые руки!
Перед ней прополз Вистер, рыдая, будто испачкавший пеленки младенец, и таща за собой нагель, словно гигантскую погремушку.
Сколько еще осталось в живых?
Сатер огляделась. На передней палубе сгрудилось около десятка человек в окружении шести излучающих ужас зияющих дыр. Фок-мачта сломалась где-то внизу и накренилась набок, покачиваясь при каждом порыве ветра вместе с безвольно болтающимися парусами наверху. Если ветер усилится… Проклятье, ну почему обязательно должен был погибнуть Абли Друтер? Мачта могла просто рухнуть за борт или свалиться на переднюю палубу, разломав бо`льшую ее часть. Ни то ни другое не сулило ничего хорошего, а ведь ей, как капитану, следовало подумать о подобных проблемах… Боги, да что она, с ума сошла? Проклятый лич жрал ее команду!
– Вистер! Вставай, будь ты проклят! – Она сняла с пояса кольцо с ключами. – Ящик с оружием, в моей каюте! Возьми Хека Урса… Хек! Хватит бинтовать Густа, он и так выживет! Ступай вместе с Вистером. Тащите сюда абордажные сабли…
– Прошу прощения, капитан, но у нас нет абордажных сабель.
Сатер хмуро уставилась на Вистера:
– Нет? Ладно, тащите дубинки, колья и пики для отражения абордажа…
– Их у нас тоже нет.
– Тогда что, во имя Худа, в моем оружейном ящике?