След менестреля
Шрифт:
— Он и сейчас такой, Даэг. Просто варварство и жестокость прикрылись маской лицемерия, так называемой цивилизованности. Живущего в человеческой душе зверя нельзя ни убить, ни приручить.
— Ты не любишь свой мир, Ллэйрдганатх?
— Люблю. Он… прекрасен. Он чем-то похож на Элодриан, особенно в плане природы. Эти леса, горы, снег — знаешь, как в моей стране. Временами мне даже кажется, что не было никакого перехода между мирами, что я просто сплю в своей спальне там, в моем измерении, и скоро будет пробуждение. Но в моем мире слишком много скверны. Подонков много.
— Это твои собственные выводы, или же ты судишь с чужих слов? — поинтересовался эльф.
— Я работал детективом, Даэг. А до этого работал в прокуратуре, защищал закон, так сказать. В моем мире хватает преступников. И я уяснил для себя одну простую и печальную истину: чем опаснее зверь, тем труднее его выследить и обезвредить.
— Это очевидно,
— Вот именно. А все дело в том, что самые страшные монстры в моем мире научились отлично маскироваться. Это не просто зверь — это цивилизованный зверь. У него другой облик, не такой дикий и отталкивающий, как прежде. Пока он не начнет действовать, увидеть в нем чудовище невозможно. Он не похож на жалкого спившегося бомжа, который прибил топором своего собутыльника в приступе запойной горячки. Он больше не выглядит, как свирепый пьяный от сивухи и пролитой крови ландскнехт в кольчуге, или как разбойник со зверским лицом и окровавленными руками. У него другой облик — этот зверь облачен в дорогой костюм и галстук, чисто выбрит, благоухает элитным парфюмом и прекрасно образован. Он вежлив, изыскан, воспитан, уважаем соседями и коллегами. Его ценят мужчины и любят женщины. У него почти всегда есть семья; жена, которую он нежно любит, чудесные умные образованные дети, которыми он гордится, и в которых воспитывает самое правильное отношение к жизни, все существующие моральные ценности. Он почти что идеал для всех остальных, но он зверь. Он не режет глотки и не вешает людей на деревьях собственноручно, нет — просто использует свой интеллект, деньги и связи. Он создает такие ситуации, когда люди во имя его корыстных интересов сходят с ума и начинают подставлять, обманывать, убивать друг друга. Он умеет доказать окружающим, что поступает правильно. У него есть своя философия, которая всегда оправдывает его действия. Представь себе наемника, который после налета на крестьянскую ферму сидит у костра, жарит на нем украденного у крестьянина поросенка и при этом миролюбиво так поучает самого крестьянина, избитого и связанного: «Ты неудачник, а я вот умею жить. Ты не смог защитить от меня своего поросенка, свою ферму, свою жену и дочку, поэтому вини во всем только себя!». И что самое мерзкое, этот зверь, даже будучи уличенным, сможет избежать разоблачения и клетки. К его услугам целая армия тех, кто по первому зову примчится защищать и оправдывать его. С пеной у рта говорить всем и каждому, что белое — это черное, и наоборот. В итоге зверь получает то, что хочет, да еще и выглядит в глазах большинства не бешеной тварью с пастью, полной крови невинных жертв, а мягким пушистым кроликом, которого всем хочется приласкать. И только очень немногие люди видят истину, но их никто не слышит. Или делает вид, что не слышит. Равнодушие губит мой мир, Даэг. Люди живут пустой суетой. Наш мир стоит на трех китах: болтовня, жажда удовольствий и бессмысленная покупка массы ненужных вещей. Спроси любого, зачем он живет, и ты не получишь ответа. Люди просто не знают этого, а подонки очень хорошо понимают, что им нужно от жизни. — Я помолчал. — Сукин сын, из-за которого я попал сюда, был именно таким вот цивилизованным зверем, и у него была веская причина сеять смерть. У него было огромное богатство, но он жаждал бессмертия и ради него совершал свои преступления.
— Ты слишком строго судишь людей своего мира, Кириэль.
— Может быть. По правде говоря, я не судья. У меня нет права судить Маргулиса и ему подобных. Свои преступления он унес с собой на тот свет, и многое навсегда теперь останется тайной. Но даже если говорить о том, что понял я, разбираясь со всем этим… Бессмертие — слишком большой соблазн для человека. Любого.
— И для тебя тоже?
— У меня есть один приятель, который любит говорить: «Что было бы, если…». Вот и я порой думаю — а что было бы, если мне предложили бессмертие? Возможность возрождаться в другую эпоху и в другом мире, проживая бесконечное число жизней? Смог бы я ради этого убивать?
— Может быть, потому ты и встретил в нашем мире Уитанни, — произнес Даэг.
— Причем тут Уитанни?
— Я уже говорил тебе, что, глядя на вас, понял кое-что прежде скрытое от меня. Смерти боятся все, однако стоит ли бояться того, что неизбежно, Ллэйрдганатх? Стоит ли бояться смены времен года, наступления ночи или собственной старости? Не надо быть ни магом, ни предсказателем, чтобы понять главное — рано или поздно мы все приходим к одному финалу. Разумное существо боится не самой смерти, а бессмысленной, бесплодно прожитой жизни. Прощального взгляда, брошенного в пустоту, у последнего порога. И только любовь придает нашему существованию смысл. Ты встретил в нашем мире Уитанни, и твоя жизнь обрела смысл, не так ли?
— Все верно, Даэг, — я вздохнул. — Ума не приложу, что сталось бы со мной, если бы не Уитанни. Знаешь, в той, прежней жизни, я часто задавал себе вопрос, зачем я живу? Что есть такого в моей жизни, ради чего стоит вставать утром с постели, одеваться, чистить зубы, идти на работу, зарабатывать деньги? Особенно остро я почувствовал это, когда ко мне пришла работать Вероника. Такая прекрасная, чистая, юная, милая, такая молодая — для меня, уже перешагнувшего четвертый десяток. У нас с ней шестнадцать лет разница, понимаешь? И что самое мерзкое, я даже не попробовал объясниться с ней. Решил, что я слишком стар для нее, что такая девушка заслуживает большего и… — Я махнул рукой. — Вобщем, лузером я был, Даэг. Самым настоящим неудачником. У меня даже цели стоящей в жизни не было. Так, сиюминутная мышиная возня. Заработать денег, и тому подобное. Зачем, почему, для чего — эти вопросы я старался себе не задавать. Моя беда в том, что моя жизнь была лишена смысла, о котором ты говоришь.
— Зато теперь ты не один, мой друг. Видимо, ты обрел то, к чему стремился всю жизнь.
— Наверное. И поэтому боюсь все это потерять, Даэг. — Я посмотрел на эльфа. — И ты боишься прожить жизнь бессмысленно, верно?
— Один из черных псов де Клерка с давних пор сопутствует мне.
— Видение, о котором ты мне рассказывал?
— Да. Страхи человека вашего мира, которые в Элодриане стали воплощением Духа Разрушения. Варгами, Вечными дханнанов. Голод и Холод, Болезнь и Немощь, Старость и Нищета, Война и Мор, Предательство, Смерть и Посмертные Муки. Моего пса зовут Одиночество.
— У тебя есть внучка, которая любит тебя.
— Конечно, Ллэйрдганатх. И мое сердце разрывается при мысли, что я могу лишиться ее. Сердце эльфа ничем не отличается от сердца человека, Ллэйрдганатх.
— Ты мудрец, Даэг, а сейчас даешь волю слабости.
— Мудрец? — Даэг печально улыбнулся. — Нет, мой друг. Однажды я вообразил, что мудрость поможет мне пережить потерю, которую я когда-то понес. И я создал Дозор Белого Колдуна. Чем это закончилось, ты знаешь. Мудрость не способна заменить любовь и стать смыслом жизни. И она никогда не утешит меня, если я останусь совсем один.
— Даэг, если мы все же отыщем де Клерка, что будет дальше?
— Он пройдет воротами Омайн-Голлатар, и первоначальный порядок мироздания будет восстановлен. Дух Разрушения будет изгнан. А я проживу остаток жизни с чувством вины за содеянное.
— Не самая лучшая перспектива, — заметил я.
— Когда-то ши, создав Элодриан, бросили вызов всем законам мироздания. Они считали, что их мир, их творение должен быть совершенным и неизменным. Может быть, так оно и было. Мир, где нет нищеты, голода, болезней, вражды и ненависти, где все существа живут рядом в любви и взаимопонимании — что может быть прекраснее? Когда-то де Клерк говорил мне о рае: так в вашей мифологии называют прекрасный сад, где находят блаженство души добрых людей. Когда он впервые прошел воротами Омайн-Голлатар, он был уверен, что оказался в раю. Но потом Дух Разрушения начал уничтожать мой мир. Было бы проще всего обвинить в случившемся де Клерка, но это не так. Вина лежит не на нем. Мы, ши, во всем виноваты. Мы не учли законов, по которым живет вселенная. То, что неизменно, мертво. Живое должно меняться, иначе оно обречено на вырождение. Элодриан был прекрасным оазисом, защищенным от бед внешнего мира магическим покровом. Я не учел этого, когда открывал врата миров. Мой эксперимент разрушил реальность, построенную на законах Азарра, и с тех пор Элодриан накрывает тьма, которая вскоре поглотит всех нас. Вот и скажи мне, Кириэль — кто худший враг Элодриана, покойный Валленхорст или я?
— Самобичевание не лучшее занятие, Даэг, — заметил я.
— Ты не понял. Когда я предстану перед Вечностью, у меня не будет оправданий для моего легкомыслия.
— Если бы все творцы нового рассуждали как ты сейчас, человечество до сих пор бегало бы с каменными топорами и жрало сырое мясо.
— Конечно, — Даэг слабо улыбнулся. Горькая у него получилась улыбка — и презрительная. — Мир меняется слишком быстро для старого эльфа. Люди и эльфы совместно воюют против общего врага — удивительно. И еще более удивительно то, что ключевую роль во всем играют пришельцы из другого мира, ты и твой отец. Вы надежда, а я причина. Мое любопытство слишком дорого обошлось Элодриану.
— Хочешь, чтобы я тебя пожалел, Даэг? Нет, я не стану. Знаешь, почему? Ты слишком сильный для того, чтобы быть жалким. Ты отправился в этот поход, чтобы исправить свою ошибку, и ты ее исправишь.
— Вот даже как? Интересные речи ведешь, Ллэйрдганатх.
— Даэг, я с готовностью выслушаю от тебя дельный совет и с благодарностью приму любую помощь. Но прошу тебя, избавь меня от своего нытья! Ты смешон и нелеп, когда ноешь. Ты великий волшебник и мудрец. Ты жив, и тебе предстоит работа над ошибками. Может быть, ты сможешь покаяться, если захочешь, и если у нас все выгорит.