След на золотом песке
Шрифт:
В этот день он слонялся во время своего дежурства по перрону, был в свободном поиске. Конкретных просьб от ребят осмотреть багаж того или иного пассажира у него не было. А бабки были нужны. Натали была ненасытна в деньгах, а он никак не мог насытиться ее телом. Пару раз проверил кавказцев, но они, по всей видимости, были пустыми. Из чисто служебного рвения отправил в отделение пару проезжих бомжей, и тут его что-то остановило. Он притормозил, потер лоб, оглянулся. По перрону семенила старушенция – божий одуванчик, скромненькая, с узелочком,
«Что-то мне эта старушка знакома, – подумал он. – Я ведь ее уже второй или третий раз вижу». И он вспомнил, почему она осталась в его памяти. Как-то раз при посадке эта старушенция никак не могла успеть к своему вагону, перрон был заполнен студентами, которые ехали куда-то чего-то строить. И вот тогда старушенция заголосила, что ей надо обязательно сесть в поезд, что у нее это, может, последняя возможность внуков повидать перед смертью, что она больна и так далее. Короче, студенты ее чуть не на руках в вагон внесли. А Демкин как раз в тот день тоже дежурил. И запомнил. И вот опять эта старушенция на столичный семенит, не умерла, значит, силы еще есть.
«Интересно, чего она мотается за тридевять земель в свои годы? – подумал он. – Я могу понять челноков, но тут другое». И, повинуясь внезапному инстинктивному желанию, догнал старушенцию и притормозил ее.
– Гражданка, минуточку!
Старушка остановилась, увидела мента перед собой и тут же стала похожа именно на ту, что причитала, прося помочь ей сесть в поезд. Глаза, только что смотревшие разумно и твердо, стали вдруг ничего не выражающими, какие часто бывают у стариков, что собрались на тот свет.
– Чего тебе, сыночек?
– Документики можно ваши посмотреть?
– Ах, документ? Да паспорт у меня есть, вот только найти его надо, – заскулила она, роясь в сумке. – Есть у меня документ, сынок, есть, вот только не помню, куда я его сунула, памяти нет.
В это время диктор объявил, что до отправления столичного поезда осталось десять минут. Старушенция еще больше засуетилась и совсем ослабела.
– Ой, мне же на поезд, я опоздаю, вы мне помогите, сынок, я потом паспорт покажу, только до вагона доведите, я и номера-то не разгляжу, совсем перестала видеть.
– Зачем же в путь отправляетесь, – полюбопытствовал Демкин, не поддаваясь на уловки старушки, – если со здоровьем так плохо?
– А перед смертью хочу внучат в последний раз увидеть, – зашептала ему, как своей подружке, чуть ли не на ухо, старушенция. – Сон видела, что помру, вот и решила съездить.
«Текст хоть бы изменила, – думал Демкин, слушая ее разглагольствования. – Ведь лопочет то же самое, что и в прошлый раз».
– Документ-то найдите, а то не уедете, бабуля, – предупредил он ее.
Глаза у старушенции стали вдруг, как иголки, колючие. Она быстро оглянулась, увидела, что народу кругом порядочно, и заголосила тонким, вибрирующим голосом:
– Что же это делается, старому человеку не дадут проститься с внучатами перед смертью, цепляются! Не стыдно тебе! У тебя же мать есть, бабушка, ты вон лучше преступников лови, что ты ко мне пристал, нечего мне тебе дать, сама вон на последние билет купила!
Мигом вокруг собрался народ.
– И действительно, – вякнул кто-то в толпе, – чего к старушке привязался? Видно ведь, что порядочная, на вокзале полно бомжей и алкоголиков, вот их и надо задерживать.
Бабуля заголосила, почувствовав поддержку общественности. Но и Демкин завелся.
– Поступили сведения, что вот похожая старушка опустошает кошельки таких, как вы, доверчивых граждан, – сообщил он спокойно. – Обычная дежурная проверка документов. Вы что, не читали постановление нового мэра об усилении контроля на территории вокзала?
– А моральное оскорбление, которое получает честный человек, когда у него при всех проверяют, как у вора, документы, – не унимался в толпе борец за справедливость, – что вы на это ответите? Где же демократия?
– Демократия будет тогда, когда вы к нам в отделение прибежите и начнете орать, что вас обманули и обокрали.
Нашлись у Демкина и сторонники.
– Правильно сержант делает, что проверяет. Вот такие старушки нас и обманывают. Чего она, если больная, прется куда-то? Лежала бы у себя на печи и кости грела. Внучков, видите ли, ей захотелось увидеть перед смертью. А что, у внучков ног нет? Сами к бабушке не могут приехать? Проверяй, сержант, проверяй, не обращай внимания.
– Так, пройдемте, гражданка, – взял под локоть старушенцию Демкин, – тут дел на три минуты, отделение вон там, за углом, проверим документы, досмотрим вашу сумочку, и я лично доставлю вас к самому вагону.
Он понял, что толпа не даст ему этого сделать на перроне.
– Так ведь я ж опоздаю, сынок, – заныла старушенция.
– Я же сказал, что не опоздаете, – отрезал Демкин. Он тащил ее за собой одной рукой, во второй нес ее сумку.
– Слушай, мужик, будь ты человеком, отпусти старушку. Чего привязался? Она на поезд опоздает, – услышал он сзади голос того защитника демократии, что разорялся громче всех.
– Если надо, мы задержим отправление, – сказал Демкин, не оборачиваясь.
Когда он со старушенцией завернул за угол, в глазах у него вдруг потемнело, как будто осколки разорвались в голове. Кто-то сзади звезданул его чем-то тяжелым по голове. Пришел он в себя от звуков ударов и возгласов.
– На, сука, получай! Падаль! На нашего мента наехал! Ничего, мы тебя так отделаем, что всю жизнь на лекарства работать будешь!
Демкин открыл глаза и поморщился от боли. Голова гудела, словно церковный колокол. Он увидел, как его друзья, на которых он работал, били ногами того мужика-демократа, что защищал старушку. Били уже давно, потому что тот лежал в луже крови и не сопротивлялся. И что самое удивительное, из дежурки до сих пор никто не вышел.