След огненной жизни
Шрифт:
Массагеты сложили свои луки и щиты и уселись к кострам. Они резали мясо кинжалами, захватывая куски побольше. Они хватали чаши и жадно пили вино. Они пели и смеялись, вино сделало их добрыми и беспомощными. Силой волшебства этого янтарного вина весь мир для них преобразился, луна смеялась на небе, огонь в кострах плясал веселую пляску, кругом были друзья, каждый готов был клясться в дружбе каждому… Они пели, хохотали, кричали что-то друг другу. И кони откликались им из темноты веселым ржаньем, будто смеялись вместе с ними.
Отведав радость виноградного сока, они не знали его коварства.
Вот тут и вернулся Кир со своим войском. Боя не было. Много скифов убили, но гораздо больше взяли в плен. Взяли в плен и сына Царицы Томирис, их молодого вождя Спаргаписа.
СМЕРТЬ КИРА
Царица Томирис вскоре узнала, что сделал Кир с ее войском. Сразу постаревшая, задыхаясь от горя и ярости, но не теряя рассудка, она послала Киру вестника.
Кир погубил третью часть ее войска — обманом, хитростью погубил!
И он взял ее сына. Только бы вызволить ей сына из рук персов, только бы вернуть его!
Но если Кир не захочет вернуть ей сына, тогда уже не будет места разговорам.
Кир молча, нахмурясь, слушал вестника Томирис.
— «…Ненасытно жадный до крови, Кир, не гордись случившимся, тем, что с помощью виноградного плода, которым вы напиваетесь сами и от которого неистовствуете так, что по мере наполнения вином все больше сквернословите, не гордись, что столь коварно, такими средствами овладел ты моим сыном, а не в сражении и не военной доблестью. Теперь послушай меня, потому что советую тебе благое: возврати мне моего сына и удаляйся из нашей страны, свободный от наказания за то, что так нагло поступил ты с моим войском. Если же не сделаешь этого, клянусь Солнцем, владыкою массагетов, я утолю твою жажду в крови, хоть ты и ненасытен».
Кир выслушал речь царицы и отпустил вестника, ничего не сказав.
«Мне грозит женщина! — думал он. — Мне, владыке стольких стран! Я прошел столько дорог, покорил столько городов и племен, и я должен уйти, испугавшись угроз женщины!»
Усмехнувшись, он удивился ее самонадеянности.
«Я не верну тебе сына, — думал Кир. — И я не сделаю ему зла. Но пока он будет у меня в руках, ты, Томирис, тоже нам зла не сделаешь. Я не могу уйти из этой земли, не покорив массагетов, иначе кочевники никогда не дадут нам покоя».
Молодой массагет Спаргапис, с растрепанной гривой белокурых волос, плачущий от стыда, что так бесславно попал в руки врагов, постиг всю меру своего несчастья и позора. Его взяли, как щенка, сорвали с него и золотую повязку, и золотой пояс, и драгоценный кинжал… Он, сын царя, как последний раб стоит в оковах перед чужим царем, перед чужими воинами.
— Сними с меня цепи! — в ярости кричал он Киру и громыхал оковами. — Сними с меня цепи, прошу тебя! Только сними с меня цепи!
— Освободите его от оков, — приказал Кир. — Я не убиваю пленных.
Оковы тотчас сняли. Все ждали — что теперь скажет массагет? Что будет делать дальше?
Все произошло так быстро, что никто не успел помешать Спаргапису. Он выхватил кинжал из-за пояса стоявшего рядом солдата и с размаху ударил себя в сердце.
Кир видел много смертей на своем веку. Но этой смерти он не хотел. Дрожь прошла по его лицу, он отвернулся и ушел, чтобы не видеть у своих ног этого белокурого, белокожего и такого юного вражеского вождя.
Может быть, Кир стал слишком старым, может, он вспомнил о своем беззащитном детстве, но сердце его дрожало. Он не хотел этой смерти.
Спаргапис умер. Царице Томирис больше нечего было ждать и больше незачем щадить Кира. Она собрала все войско, которое у нее было, и яростная, беспощадная, безудержная в своем горе и в своей ненависти напала на Кира.
Еще с вечера разведчики принесли весть, что скифы недалеко. Они готовы к бою, но, видно, ждут утра.
Кир не спал. Почему-то вспоминалась молодость, дальние походы, трудные осады, бои… Крепостные стены лидийских Сард, которые казались неприступными. Башни Вавилона и их медные ворота, которые казались несокрушимыми… Крепости ионийских городов… Но тогда все было ясно: осада, бой. Город, который нужно взять. Войско, которое нужно разбить…
А здесь? Враг, уходящий куда-то, исчезающий. И ни городов, ни крепостных стен. Как воевать? Что осаждать, побеждать, захватывать?
А войско Кира все больше устает, все больше изматывается в этой войне без боев, в войне без противника, всегда настороженное, в постоянном ожидании неведомых опасностей…
Кир встал и поднял свои войска до рассвета. По обычаю персов, они молитвой встретили восходящее солнце — их божество, совершили возлияние. И стали готовиться к битве.
«Мне кажется, сражение это было наиболее жестоким из всех, в каких когда-либо участвовали варвары», — говорит Геродот.
Кир, когда увидел надвигающееся на него с дикими криками войско массагетов, собрал все свое мужество закаленного в боях воина и хладнокровие опытного полководца. Но все же при виде этой конницы, поднявшейся словно туча на горизонте, ему мгновенно вспомнилась страшная песчаная буря в пустыне Деште-Кевир, которая надвигалась вот так же зловеще и неотвратимо.
Два войска сошлись и встали друг против друга. Полетели стрелы. Кир заметил, что массагеты стреляют не хуже, а лучше, чем его стрелки, и что они натягивают лук иначе, чем персы и другие народы. Персы притягивают тетиву к груди. А массагеты становятся к неприятелю боком, притягивают тетиву к плечу, и стрела у них летит с большей силой. Они проворны в бою, стреляют и правой и левой рукой, и что воины Кира, пораженные стрелами, падают чаще, чем у массагетов…
«Надо будет научить наших лучников тому же», — думал Кир.
Он видел, как, словно атласные, отсвечивают у массагетов их колчаны. И, вспомнив, что они часто делают колчаны из человеческой кожи, содрогнулся.
Бой нарастал. Стрелы с гудением густо летели и с той, и с другой стороны. Но вот колчаны опустели, и воины двинулись друг на друга с копьями и мечами.
Бились долго, упорно, беспощадно. Персы не привыкли отступать и к тому же знали, что если не победят, то погибнут. А Томирис в своем неистовом гневе и ярости готова была погибнуть, но отомстить Киру за своего сына. И они дрались насмерть.