След росомахи
Шрифт:
Пригнувшись, Тутриль шагнул в сумерки чоттагина.
Некоторое время он стоял неподвижно у двери, ожидая, пока глаза привыкнут к полутьме.
Первое впечатление — запахи. Прелой собачьей шерсти, дыма костра, квашеной зелени, прогорклого нерпичьего жира и еще чего-то неуловимого, далекою и смутного…
Глаза понемногу привыкли к освещению чоттагина. Сначала Тутриль увидел огонь, закопченную цепь над ним и черный чайник. Очаг был обложен поседевшими от пепла камнями. За горящим огнем виднелась пестрая меховая стенка полога и во всю ее ширину — бревно-изголовье, к которому вплотную был придвинут коротконогий столик.
Вдоль стен яранги стояли деревянные бочки с припасами, ящики, на гвоздях висели ружья, мотки лахтачьих и нерпичьих ремней, связки песцовых и лисьих шкур. Под крышей из моржовой кожи на перекладинах валялись оленьи окорока.
Тутриль шагнул в глубь чоттагина, и Токо услужливо придвинул ему китовый позвонок.
Вошедший следом за Тутрилем Коноп тихо шепнул:
— Ну, что я тебе говорил? Волнуешься?
Тутриль молча кивнул и уселся на китовый позвонок.
Пока хозяйка хлопотала, готовя угощение, гости рассаживались вокруг столика. Гавриил Никандрович вытащил бутылку водки и, ставя ее на столик, сказал, как бы оправдываясь:
— По случаю приезда гостя…
— Давненько, однако, я не пробовал водки, — заметно оживился старик. — Айнана говорит: в Нутэне не продают водку. Борются с алкоголизмом… Ну как, Гавриил Никандрович, скоро победу будем праздновать?
— До победы над этим злом, — вздохнул директор, глянув на бутылку, — далековато, прямо скажем… Продажу мы ограничили, это верно. Так что Айнана правду говорит — борьбу ведем: разъясняем…
— Кстати, где она? — спросил Тутриль.
— Капканы поехала проверять, — ответил старик. — Теперь только к вечеру вернется. Погода хорошая, чего торопиться в ярангу?
— Это верно: в ярангу чего торопиться? — подхватил Коноп. — Вот в Нутэн она бы старалась поскорее вернуться.
— Это почему? — спросил Токо.
— А потому, — Коноп подтянул чашку поближе к себе. — Там — кино, клуб, хороший дом. Вот перед ученым земляком говорю тебе: чего за ярангу уцепился? Что ты этим хочешь доказать? Какой пример молодежи подаешь?
— А мне здесь хорошо, — упрямо и сердито ответил Токо. — Никто не командует, не укоряет, не учит жить… А потом — охотиться отсюда удобнее: далеко ездить не надо.
— И чего в яранге жить? — разошелся Коноп. — Мы тебе предлагали охотничью избушку поставить, а ты отказываешься, говоришь — яранга лучше. Сильны еще в тебе пережитки капитализма, товарищ Токо.
Во время этого разговора Тутриль несколько раз ловил какой-то виноватый, извиняющийся взгляд Токо, которому явно было неловко.
Гавриил Никандрович, заметив, что Тутрилю не по себе от этого разговора, сказал:
— Коноп! Откуда у старого Токо пережитки капитализма?
— Как откуда? Он же человек преклонного возраста. Родился и вырос до революции…
— Чукотский народ, как говорил приезжий лектор, прямо из первобытности в социализм переселился, — напомнил Гавриил Никандрович. — Перепрыгнул через рабовладельческое общество, феодализм и капитализм. Один ученый-эвенк книгу написал. Так и называется — "Некапиталистический путь развития народов Севера"…
— Да? — обескураженно протянул Коноп. — Не попадалась…
Хозяйка разлила чай и подала в большой миске испеченные в нерпичьем жиру лепешки.
Тутриль взял лепешку, поглядел в дырку и словно увидел себя много-много лет назад, когда вот в такой яранге он ждал, пока мать испечет в кипящем нерпичьем жиру кавкавпат.
— Вкусно? — тихо спросила Эйвээмнэу.
— Очень! — ответил Тутриль.
— Вот! — встрепенулся Коноп, завидев лепешки. — А в поселке пекарня, свежий хлеб. Чем гостя угощаешь?
— А мне нравится, — сказал Тутриль. — Детство вспомнил.
Токо отломил кусок лепешки, пожевал и задумчиво, спокойно сказал, обращаясь к Тутрилю:
— Все агитирует и агитирует! Как приедет, все одну песню поет.
— Но ты пойми, что нельзя так! — немного сбавил тон Коноп.
— Кому я мешаю? — спросил Токо.
— Общей картине, — ответил Коноп. — Выпадаешь как-то, как бы в стороне оказываешься… Добро бы дома у тебя не было, а то ведь есть! Хочешь — дадут с центральным отоплением?
Токо вздохнул и сосредоточенно принялся пить чай.
— Мало погостили, — сказала Эйвээмнэу. — Побыли бы еще. Тутриль, ты тоже едешь?
После чаепития собрались ехать дальше.
— Я же к вам приехал, — улыбнулся Тутриль. Старик как-то растерянно посмотрел на него, оглянулся на жену.
— Да-да, — торопливо сказал он, — конечно… Эйвээмнэу, разве ты не видишь — Тутриль к нам приехал. Понимаешь, к нам!
— Ну что же, — задумчиво произнес Коноп. — Можно, конечно, в научных целях и в яранге пожить…
Вездеход умчался.
Токо и Тутриль долго смотрели вслед машине, пока она не растворилась, не исчезла в белой тишине тундры. Напрягши слух, еще долго можно было слышать шум двигателя, слабое эхо, прокатывающееся по заснеженным долинам к торосистому морю.
11
Ясный день стоял над одинокой ярангой.
После полудня по направлению к Нутэну пролетел вертолет.
Солнце медленно перемещалось по огромному чистому небу. После обеда Тутриль и Токо выбрались из яранги и уселись на нагретую солнцем старую нарту.
Раскурив трубку, Токо глубоко затянулся и спросил, удивив Тутриля:
— В Русском музее давно был?
— Давненько, — растерянно ответил Тутриль, вспоминая с неожиданным стыдом о том, что был в этом прославленном музее всего раз или два, да и то в студенческие годы.
— Был бы я в Ленинграде, — мечтательно сказал Токо, — дневал и ночевал бы там. Люблю картины. Особенно Айвазовского, который море рисовал… А как там с воздухом?