След росомахи
Шрифт:
Надо бы уехать, но Тутриль уже не был властен над собой, и иная сила руководила его поступками.
Он оглядел ярангу и спросил:
— Менять покрышку в этом году будете?
— Нет, — после некоторого раздумья ответил Токо, — и нужды в этом большой не будет: намереваемся пожить в селе.
За поздним обедом и за вечерним чаепитием разговор все шел о весне и изменчивой погоде.
Ночью Тутриль проснулся, почувствовав рядом Айнану.
— Как хорошо, что вы снова приехали! — шептала она сквозь слезы.
21
Иногда
По вечерам, когда Тутриль закатывал рукава перед умыванием, он видел резкую границу между светлой кожей, защищенной одеждой, и почерневшей на солнце.
Несколько раз на вездеходе приезжал Коноп и привозил почту для Тутриля, газеты и журналы для обитателей одинокой яранги. Раз, передавая письма, он сказал Тутрилю:
— Твои, наверное, соскучились…
— Да вот закончу работу — вернусь, — торопливо, пряча глаза, ответил Тутриль.
Он понимал, что надо побыть с родителями, но все откладывал, а тут Айнана собралась к отдаленным капканам, и Тутриль обещал пойти с ней.
Все письма от Лены были похожи: жалобы на одиночество. После этих писем Тутриля мучили угрызения совести. В дни прихода почты Айнана замыкалась в себе.
А весна брала свое: снег таял, на южных склонах холмов появились первые проталинки, и льдины казались облитыми глазурью. Весеннее настроение проникло повсюду, выветривая из яранги студеный воздух долгой темной зимы.
Каждый день над одинокой ярангой пролетал вертолет. А за ним летели птицы, прокладывая путь на далекие арктические острова, где их ждала пробуждающаяся родина, остывшие за зиму гнездовья.
В один из таких дней, когда был не просто ясный, солнечный, а какой-то восторженный день, вдали показался вездеход. Услышав его шум, все обитатели одинокой яранги вышли встречать машину.
Первой, неуклюже цепляясь за железные скобы, вышла из кабины Кымынэ. Тутриль бросился помогать ей.
— Етти, — удивленно поздоровался он с матерью. Следом вылез Онно, а потом показался малахай Гавриила Никандровича.
Коноп стоял чуть в стороне и выразительно посматривал на Тутриля.
— Кыкэ вай! Какие неожиданные и хорошие гости! Скорее идите в ярангу! — Из яранги с приветственными причитаниями выбежала Эйвээмнэу.
Онно, захватив довольно объемистый мешок, последовал за хозяйкой.
Гавриил Никандрович и Коноп потащили картонный ящик.
— Сегодня у нашего сына день рождения, — объяснил свой неожиданный приезд Онно. — Не принято было в старину отмечать этот день, но нынче повелось так. Это хороший обычай.
— И верно! — поддакнул Токо, явно смущенный приездом Кымынэ и Онно.
Казавшаяся до этого просторной, яранга стала тесной. Из чоттагина изгнали собак, благо на улице было тепло и тихо. Токо принес ворох оленьих шкур, настелил на земляной пол. Эйвээмнэу на помощь костру зажгла примус, принялась толочь мороженое мясо.
Коноп и Тутриль составили два столика, покрыли их старыми газетами, а поверх — яркой клеенкой с изображением всяческих яств. Гавриил Никандрович принялся строгать мороженую нельму, Кымынэ открыла консервы, и вскоре на столе было такое изобилие, что перед ним померкли нарисованные на клеенке арбузы и виноград.
— Что же ты мне не сказал, что у тебя сегодня день рождения? — упрекнула Айнана.
— Честное слово, забыл, — ответил растерявшийся Тутриль.
Он никогда, как, впрочем, и родители, не придавал этому дню большого значения. Но Онно, видимо, нужен был предлог, чтобы приехать сюда.
Отец держал себя ровно, спокойно, только почему-то очень пристально разглядывал внутренность яранги, будто попал в это жилище впервые.
Токо, пряча усмешку, наблюдал за ним.
— Ну как? — спросил он, когда Онно потянулся за горящей щепкой из костра, чтобы прикурить.
— Что — как?
— Яранга, — Токо взял из руки Онно щепку и раскурил свою трубку.
— Огнем поменялись, — вдруг улыбнулся Онно, вспомнив старый обычай.
Обменяться горящим огнем означало многое: забыть старые распри, установить мир, начать жить в согласии.
— Нынче все старые обычаи… — Токо неопределенно махнул рукой. — Бывает, идут по священному и даже не задумываются.
— А что священно? — спросил Онно. — Уж не это ли? Он сделал широкий жест рукой, как бы обнимая чоттагин.
Тутриль старался быть поближе к матери, всячески ей помогал, а она удивленно и смущенно говорила:
— Да что ты, я сама…
Наконец все уселись за пиршественный стол.
По привычке Гавриил Никандрович первым поднял кружку с вином:
— Дорогие друзья! Мы сегодня отмечаем день рождения нашего земляка Ивана Онновича Тутриля. Мы решили торжественно отпраздновать этот день, потому что он пришелся на время пребывания нашего друга на родине, в кругу его близких, родных, друзей…
— И еще, — встрял Коноп, — это происходит в яранге, в жилище, в котором Тутриль появился на свет.
— Конечно, это тоже важно, но не в этом суть, — возразил Гавриил Никандрович, продолжая свой тост. — Появление всякого человека — это чудо и самое величественное событие не только в его собственной жизни. Ведь появляется не только новый человек, а возникает целый новый мир…
Когда было выпито вино и съедена закуска, мужчины вышли на улицу покурить.
Онно зашагал в сторону моря, сделав знак Тутрилю следовать за собой.
От огромного ледового простора еще веяло зимней стужей, но под ногами уже чувствовалась галька.