След «Семи Звезд»
Шрифт:
Но как же он сегодня оплошал, чуть ведь не влип! Хорошо Зайцев не застал шефа, которому жирный бизнесмен протягивает взятку в штуку баксов.
Вадим и сам теперь не знал – взял бы он деньги или нет. По нынешним временам, безгрешность милиционеру не только не нужна, но даже и вредна чем-то. Не для карьеры, а для работы. «Нетрадиционные методы защиты законности» – как выражаются американские коллеги.
А Вадим был все-таки человеком своего времени. Хотя, пожалуй, кое-кто из коллег посмеялся бы над тем, что он получил от щедрот публики.
Замдиректора медицинского центра подарил ему пожизненную семейную страховку
Столичный музейный работник, обвиненный в краже монет из запасника, предложил Савельеву бесплатный пропуск в любой музей страны. Его Вадим подарил тетке и племяннице.
Бизнесмен, чью дочку он вытащил из «коммуны» хиппи-наркоманов – при этом слегка погрешив против УПК и сломав несколько ребер и носов, подарил Вадиму «тойоту».
Был, правда, полуанекдотический случай, когда хозяйка модельного агентства – сама бывшая модель, предложила майору расплатиться «натурой», но он отказался. Может, и зря – она была вполне милой дамой, чем-то похожей на Варвару…
Мысли его внезапно вернулись к эпизоду с зеркалом. Почудилось? Будь он другим человеком, смог бы себя убедить в этом. Но Савельев знал: ему не почудилось. Что-то было… И с этим тоже необходимо разобраться.
Глава двенадцатая. Играя, мальчики желают ясна ведра
Сиверское озеро, зима 1758 г.
И снова дорога. Ее поэт жутко не любил, хотя странствовать ему нравилось. Новые города и веси, новые люди – это всегда любопытно и полезно для сочинителя. Но необходимость долго и нудно добираться из одного места в иное, вечная тряска, бесконечные пейзажи за окошком и перебранки со станционными смотрителями из-за лошадей… Эх, мать-перемать!
Вот если бы, мечталось, заполучить чудесный ковер-самолет, чтоб в один миг домчал из Петербурга в любой конец империи, а то и за ее пределы! Ох, и напутешествовался бы Иван тогда. Или вот так, по-другому: закрыл глаза, вообразил себе то место, в которое хотел бы попасть – и раз! – уже там.
Мечты, мечты… Покамест же, до тех пор, покуда какой-нибудь разумный ломоносов не придумает таковую дивную механику, приходится по старинке трястись в кибитке, меряя бесконечные русские версты. А что делать, коли Мефодиево-Белозерский да Ферапонтов монастыри обосновались столь далече от губернского города?
Иван решил начать с дальних обителей, а уже после них осмотреть книжные собрания тех, что находились в городской черте или поблизости от Вологды. Так удобнее. А то пообвыкнешь среди людей, разнежишься, а потом тащись бог знает куда, в даль неведомую, глушь неслыханную.
Marlbrough s'en va-t-en guerre, Mironton, mironton, mirontaine…Первым делом посетил знаменитую «Северную лавру», как ее гордо именовали вологжане. Что есть, то есть. Величия Белозерскому монастырю не занимать. Хотя как на Иванов вкус, обитель больше походила на хорошо укрепленную крепость, чем на пристанище смиренных иноков, ищущих покоя и благодати.
Десятисаженные
И ладно. Ему-то какое дело? Ведь сам никогда не помышлял пойти по стопам покойного батюшки.
А вот монастырская вивлиофика поразила его в самое сердце. Будь его воля, так мигом перетащил бы это все в столицу, в университетское книгохранилище. То-то работы прибавилось бы господам академикам с адъюнктами. Не одну сотню статей и исследований написали бы. Это ж надо! Две с лишним тысячи древних манускриптов, среди которых древнейший список «Задонщины», летописные своды XV–XVI веков.
Начало собранию положили семнадцать рукописных книг, принесенных сюда еще основателем монастыря, а упорядочил его знаменитый духовный писатель – старец Ефросин, живший во времена Иоанна III. Здесь над своими сочинениями трудился также один из выдающихся религиозных писателей старой Руси и монах Пахомий Серб, создавший житие первого игумена Белозерской обители.
Не испытывай господин копиист недостатка во времени, ей-богу поселился бы тут на месячишко-другой, не убояшася строгих монастырских правил и полного отсутствия хмельного. Восторженно копался бы в пыльных харатьях [10] , вдыхая запахи минувших веков, сличал имеющееся в наличии с описями.
То, что могло пригодиться для работы Ломоносову и академику Тауберту, Иван отобрал практически сразу. Уже одного этого было достаточно для того, чтобы полностью оправдать поездку Баркова в такую даль.
10
Харатья – хартия (стар.). Папирус, пергамент, все, на чем встарь писали, и самая рукопись.
Цельных два варианта изначальной летописи! А ведь под рукой у профессоров для сличенья пока и имелась всего-то одна копия списка Радзивилловской летописи, подлинник которой хранился в Кенигсберге и все никак не мог попасть в Петербург. Велись переговоры, и немцы обещали к лету таки свой список прислать.
Дальше же поэт удовлетворял преимущественно собственное любопытство. Его заинтересовали три или четыре книги, упомянутые в описи, однако не найденные на полках. Против их названий в реестре чьей-то нетвердой рукой было нацарапано: «Передано в ГП».
– Это что? – вопросил у местного библиотекаря, брата Зосимы.
Инок, прищурив подслеповатые глаза, поднес харатью чуть ли не к самому носу.
– Гэ-пэ, – задумался он, прочитав. – А! Верно! О прошлом годе книжицы сии переданы были сестрам Горней Покровской обители!
– Как, насовсем? – поразился Иван.
– А чего? – пожал плечами Зосима. – Матушка-игуменья попросила, и наш отец-архимандрит отдал.
– Вот так просто и отдал? – усомнился копиист, вспомнив, с какими трудностями столкнулся он сам, получая разрешение на временное изъятие книг из монастырских книгохранилищ.