След зверя
Шрифт:
Несмотря на свою неприязнь к Аньес, Мабиль признавала, что сеньоры Суарси всегда воздавали должное праху своих слуг, в отличие от других, кто сваливал покойников в общинный оссуарий, если никто из родственников не хотел забрать труп. Впрочем, Эд де Ларне не проявлял нежных чувств к своим челядинцам. Мабиль раздраженно покачала головой. Какое ей дело до благодушия дамы де Суарси! Это не ее забота. Мабиль волновало другое: была ли освящена земля, которая приняла тело матери Клемана? Надо это выяснить. То, что Сивилла родила, не будучи замужем, не вызывало у Мабиль удивления. Такое часто случалось с девушками-служанками. Они оказывались беременными нежеланным
Клеман, напряженно прислушивавшийся, подождал еще несколько минут, чтобы полностью удостовериться. Этим вечером Мабиль не вернется в часовню, ведь она хорошо выполнила свою работу шпионки. Он на четвереньках выполз из зарослей жимолости, где прятался. Его рубашка взмокла от пота — так сильно он волновался. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, зачем эта негодница приходила в часовню. Значит, он был прав: Мабиль умела читать. Он упрекал себя за то, что не сумел предвосхитить ее новую хитрость. Он должен был спрятать книгу записей о рождениях и смертях, не признавшись в этом даже Аньес, которая, несомненно, не одобрила бы его поступка, лишившего Суарси всех воспоминаний.
Он был уверен, что от этой новости толстые губы Эда де Ларне задрожат. Еще немного, и его челюсти сомкнутся. Их плоть была незащищенной, уязвимой.
Погода стояла ясная, благостная. Порой через просветы в листве деревьев Аньес видела безукоризненно голубое небо. Лодка медленно плыла по реке. Она лежала, опершись спиной о корму. Аньес была одна, пребывала в приятном одиночестве. Ее правая рука скользила по неподвижной водяной поверхности. Вдруг суденышко закружилось в водовороте. Она выпрямилась, с ужасом глядя на круги, все шире расходившиеся вокруг лодки. Что это было? Неожиданное течение? Крупное водное животное? Грозное? Вода забурлила еще сильнее. Лодка встала на дыбы, опасно накренившись. Аньес хотелось позвать на помощь, но ни один звук не мог вырваться у нее из горла. Вдруг тонкий голосок повелительно прошептал ей на ухо:
— Мадам, мадам, умоляю вас, проснитесь, но только не кричите!
Аньес выпрямилась и села. Клеман пристально смотрел на нее, просунув голову между занавесями балдахина. Аньес вздохнула с облегчением, но ее спокойствие оказалось недолгим. Она прошептала в ответ:
— Что ты делаешь в моих покоях? Который сейчас час?
— После заутрени, но еще до рассвета.
Аньес вновь повторила:
— Что ты делаешь у меня?
— Я ждал, пока Мабиль и другие слуги заснут. Пока вы ужинали с братом Бернаром, она ходила в часовню, чтобы тайно посмотреть книгу записей.
Полностью проснувшаяся после этих слов Аньес сделала вывод:
— Это нас убеждает в одном: она умеет читать.
— Достаточно, чтобы строить козни.
— Что ты об этом думаешь? Нетрудно догадаться, что она искала запись о твоем происхождении или упоминание о смерти Сивиллы.
— Я в этом убежден.
— Какой она может сделать вывод, прочитав эти строки? — вслух размышляла Аньес.
— Я проник в часовню после нее, чтобы перечитать их, чтобы представить себе, куда ее может завести подлость. Там есть только мое имя, имен же моих крестных родителей нет. Что касается Сивиллы, мадам, хочу вам напомнить, что ее смерть нигде не подтверждена. Она была еретичкой и отвергала таинства нашей святой Церкви.
— Тише… Замолчи, никогда не произноси этого слова. Все это закончилось. Жизель — твоя крестная мать, что же касается твоего крестного отца, мы не могли рисковать… Единственным человеком, который мог нас хоть как-то защитить, был мой прежний каноник, но он уже находился при смерти и вскоре покинул нас. К тому же нам не следовало ему признаваться… Это было невозможно. Вот почему Жизель и я решили никого не записывать. Одна фамилия могла причинить нам неприятности. В самом худшем случае, если бы было приказано произвести ревизию книги, мы могли бы сказать, что речь идет об ошибке ослабевшей руки и помрачившегося ввиду близкой смерти ума.
— Значит, мое крещение не… Поскольку меня не крестили, не правда ли? — спросил Клеман дрожащим, едва слышным голосом.
Аньес посмотрела своими серо-голубыми глазами в глаза ребенка и жестом велела ему сесть рядом с ней.
— Клеман, единственный суд, перед которым мы должны предстать, — это суд Божий. Люди, какими бы они ни были, являются всего лишь его трудолюбивыми переводчиками. Какой безумец, распираемый гордыней, может утверждать, будто он познал все желания, все планы, всю сущность нашего Господа? Они недоступны нам. Мы можем лишь смутно догадываться о них.
Слова, которые она произносила, словно парализовали ее. Они пришли ей на ум с единственной целью: успокоить мальчика. И все же никогда прежде слова, которые она так тщательно подбирала, описывая его шаги на пути к Богу, не казались ей столь искренними. Совершала ли она серьезную ошибку? Было ли это богохульством?
— Вы действительно так думаете, мадам?
Аньес, не колеблясь ни секунды, ответила:
— Эта мысль поразила меня саму, но, по правде говоря, я думаю именно так. Клеман, твое крещение привело тебя к Богу. Этому помогли две женщины — Жизель и я, и действовали мы с открытыми сердцами.
Мальчик, вздыхая, прижался к Аньес. Через несколько минут он спросил:
— Что мы будем делать с этой предательницей, мадам?
— Как она собирается сообщить новость моему брату, вдохновителю этих гнусных ухищрений? Ларне находится далеко от нас. Путь пешком займет у нее два дня. Не пользуется ли Эд услугами других приспешников, которым поручил передавать ему послания?
— В этом я сильно сомневаюсь мадам, Эд — глупец, но все же не до такой степени, чтобы не понимать: чем больше у него сообщников, тем больше шансов, что о его тайне узнают.
— Ты прав. Но как она его известит? Ведь он, слава богу, очень редко приезжает в Суарси.
— Я узнаю об этом, обещаю вам. А теперь отдыхайте, мадам, а я пойду в свою берлогу.
На чердаке мануария Клеман устроил себе нечто вроде спальни. Он выбрал место с большой осмотрительностью. Лестница с врезанными ступеньками, которую он сделал слишком шаткой для того, чтобы кто-нибудь из взрослых решился подняться по ней, позволяла ему проникать на чердак из конца коридора, соединявшего прихожую со спальней его госпожи. Таким образом, он мог видеть любого, кто подходил к спальне. У его берлоги было еще одно ценное преимущество. Через небольшую отдушину, служившую для проветривания чердака, он мог незаметно для челядинцев подниматься и спускаться по лестнице, сплетенной из бычьих кишок.