След
Шрифт:
Однако бел, как льняное крещенское полотно, кусает в бессильной злобе синие, помертвевшие губы. С таким-то лицом, с такими губами, кривыми от унижения, татей ведут на казнь. Они ещё презрительно оглядываются округ, но в душе уже готовы по-звериному завизжать от ужаса.
Михаил Ярославич, словно и тем подчёркивая свою силу, прибыл на место встречи в окружении всего лишь полутора десятка конников. Сам с коня не сошёл. Хмуро оглядел посольство, спросил:
– Так что, мужи московские, мир станем ладить или войну длить?
– Да разве ж мы с войной тебя звали?
–
В глазах страх и мольба: мол, отпусти подобру, в словах - дерзость. От страха и дерзость. Смешон, как петух, что топор клювом бьёт.
Как некогда в Тохтоевом дворце, так и ныне Михаил Ярославич был поражён прямо-таки зримым отсутствием княжеского достоинства в племяннике. Вновь изумила ничтожность московского владетеля, которая проявлялась даже в нелепом, неподобном для случая наряде, в этой бессмысленной дерзости. Вон руки-то ходуном ходят, с собой совладать не в силах, а туда же - Русь ему подавай! Да ведь не Русь нужна, а лишь бармы [66] великокняжеские!
66
Бармы - принадлежность парадного княжеского наряда.
С кем ждал поля? Кого хотел убить? Да с таким биться - только себя срамить!
Но вновь удивился: откуда в этом князьке, скудном душой и умом, такое величие притязаний? Откуда такая неукротимая воля на зло? С проста ли?
Думал как-то Михаил Ярославич на возвратном пути из Сарая - долог путь, и всякая мысль взбредёт в голову!
– уж не Иной ли кто свыше определяет Юрьевы устремления? Али Русь православная не лаком кус Искусителю? А здесь Юрий - молод, тщеславен! Да Бесу-то нечего и указывать на него, Бес и сам знает, рядом с кем ему в нужный миг оказаться надобно. Ну и подстерёг молодца, прошептал на ушко непутное! А что?..
Да несуразной мысль показалась: неужто так беден выбор у Сатаны, что в слуги себе берет он таких беспригодных?
И сейчас, глядя на московского князя, невольно усмехнулся Михаил Ярославич той странной догадке: да нет, каков он слуга Антихристов? Так, пустобрёх!..
И оборвал усмешку: он, с другой стороны поглядеть, как ни мелок, да сколь зла уже сумел нанести! И, видать, ещё не умерился!
– Так, что ты сказал?
– с любопытством поглядел Михаил Ярославич на московского князя.
Юрий, не выдержав его взгляда, будто ища защиты, забегал глазами по сторонам. Да кто защитит? По всему было видно, даже среди своих бояр нет у него поддержки.
А всё же, то ли боясь честь уронить, то ли не в силах превозмочь гордыни, повторил в злом упрямстве:
– А и не звали тебя, сам пришёл!
Нет, выше Юрьевых сил было терпеть позор унижения! Причём терпеть тот позор на глазах брата, бояр, всех этих Вельяминовых, Афинеевых, Плещеевых, Бяконтов, Заболотских… Петьки Хвост-Босоволкова… на глазах попов и купцов, злоязыких людишек… да, считай, на глазах всей Москвы, с надеждой на мир высыпавшей на кремлёвский холм.
Тверской удивлённо поднял брови:
– Али я к тебе от пустой злобы пришёл? Али я в твоей земле ищу выгоды? Али не виноват ты предо мной? Али не звал ты меня, когда, забыв про старшинство, про честь, про законы, хулу на меня вознёс от Сарая до Великого Новгорода?
– будто хлестал словами великий князь. Хлестал-спрашивал и на каждый вопрос ждал ответа.
– Ну, отвечай!
Но Юрий, сам испугавшись собственной дерзости, теперь молчал, упёршись взглядом в землю, словно напроказившее дитё.
Страх и бессилие - вот что рождает ненависть. О, как невыносимо, как смертно невыносимо, на века непростимо в этот миг унижения ненавидел Юрий Тверского!
И знал о Том Михаил! Тайным предвестьем судьбы о многом знал и о многом догадывался. Но не властен он был над Юрьевой ненавистью. Ненависть сама по себе величина предостаточная, коли есть, так от чужого добра не уменьшится. Да ведь и так, считай, по головке гладил!
– Ну, отвечай!
Но что мог ответить Юрий?
Мол, да, я пред тобой, Михаил Ярославич, есть вор и паскудник. И перед Русью я - вор и паскудник. И даже перед Москвой я - паскудник, и более ничего! Так что ли?
Мечтать о славе, ждать власти, а кончить тем, чтобы пригодно признать себя всего лишь тем, кто ты есть? Разве не самое страшное вдруг прозреть, увидеть собственное ничтожество, да ещё и признаться в том! Возможно ли этакое? Впрочем, признаться в том, что злодей, - это нам ни в что, это, пожалуйста! Но в том, что просто обыкновенное дерьмецо, - никогда!
– Да отвечай же ты, сучий хвост!
– А ты меня, дядя, не лай!
– волчьим взглядом зыркнул Юрий на Михаила.
– Нет, знать, ты и впрямь без вины!
– Михаил Ярославич изумлённо покачал головой.
– Выходит, и в том я виноват, что без твоей вины войной пришёл на тебя и вот люд московский гублю?
Он замолчал, потемнел лицом. Видно было, как трудно давалось ему решение. И все округ замерло в напряжённой тишине в ожидании этого решения, от которого зависела не одна лишь жалкая жизнь московского князя, но жизни многих сотен, а может быть, тысяч людей. Да разве стоила жизнь этого задиристого князька такой крови? Да, поди, стоила! Что делать, так уж от века повелось на земле, что за высшие негодяйства, то есть негодяйства высоких особ, всегда расплачиваются безвинные. И чем выше негодяйство, тем больше крови…
– Так не виновен ты предо мной? И пред людьми не виновен? И пред Господом нашим чист?
– тихо спросил Тверской.
Юрий ненавистно взглянул на великого князя, бешено дёрнул шеей и вдруг как-то скоро, по-птичьи втянул голову в плечи. Так боятся не унизительного удара плети, так боятся не смертельного сабельного удара, так ждут разящей Небесной молнии - мгновенного Божьего наказания.
О, если б понял Тверской: КОМУ тогда на том поле в своей гордыне бросал вызов Юрий! А ить разве заглянешь в чужую душу!