Следователь по особо секретным делам
Шрифт:
Отец мой опознал покойника сразу же: это был его бывший лакей, молочный брат отца, захотевший по достижении пожилого возраста покинуть службу, чтобы посмотреть на мир и пожить самому по себе. Мой отец снабдил его деньгами и подарил ему на прощание свою шинель на енотовом меху. А на шинели имелась нашивка с именем отца. Так полиция на него и вышла.
Лара изучила по карте все изгибы Припяти на территории тогдашней Минской губернии. И обнаружила подле синей линии, обозначавшей реку, значок в виде снежинки.
Сторож Вахтанговского театра, Валерьян Ильич, знал,
По прикидкам сторожа, и самой Танечке давно уже следовало театр покинуть. Как-никак, она была замужем, и вряд ли супруг одобрил бы её ночные прогулки невесть где. Но вот – поди ж ты: не шла она домой. Ну, никак не шла!
Валерьян Ильич встал из-за маленького столика на вахтерском посту, на ключ запер черный ход театра, открытый им специально для Танечки, и стал подниматься на второй этаж. Однако даже до площадки между первым и вторым пролетами не дошел, когда на него повеяло вдруг ледяным холодом. А потом ему на голову упало несколько хлопьев мокрого снега.
Валерьян Ильич вздрогнул и поморщился, как от сильной и внезапной боли. И так стиснул выкрашенные малиновой краской лестничные перила, что у него даже костяшки пальцев побелели.
– Этого не может быть, – прошептал сторож. – Никак не может быть!..
Глава 5. Улица Вахтангова
18 июля 1939 года. Вторник
Во второй день рабочей недели Николай Скрябин планировал хорошенько выспаться после ночных бдений. Ему просто не было смысла с утра идти на Лубянку. Сотрудники проекта «Ярополк» – в силу специфики своих занятий – постоянно трудились по ночам и раньше полудня на площади Дзержинского почти никогда не появлялись. А Николай хотел переговорить сегодня именно со своими коллегами по «Ярополку»: с участниками следственной группы Назарьева.
Но какой там утренний сон! Когда на его прикроватной тумбочке затрезвонил телефонный аппарат, времени было – двадцать минут восьмого. Точь-в-точь как позавчера, когда Николая разбудила потолочная капель.
И после этого ему пришлось ехать в театр Вахтангова, где он и пробыл битых два часа. Только в одиннадцать утра он вышел из театрального здания, где еще продолжали работать следователи МУРа – во главе всё с тем же Денисом Бондаревым. А вслед Николаю летел надтреснутый голос театрального сторожа:
– Наверняка это тот амбал Танечку нашу заморозил – больше некому! Кроме него никто в театр не входил вчера!..
«Кроме амбала – и тебя самого», – не удержавшись, мысленно ответил ему Скрябин. Но вслух ничего не сказал. Не мог он поверить, что этот старичок – Валерьян Ильич – сумел бы обратить актрису в ледяную глыбу, каждая капля воды из которой источала легкое свечение, имевшее форму клубка с размотавшейся ниткой.
– Да чтоб вам провалиться, Валентин Сергеевич, – произнес Николай почти в полный голос; но никто его не услышал. – Такие дела «Ярополк» должен расследовать от начала и до конца – официально.
И в страшном раздражении он зашагал от театра прочь – по одному из арбатских переулков, переименованному в улицу Вахтангова.
Он злился на Смышляева – за то, что тот, защищая проект «Ярополк», пренебрег стремлением к раскрытию истины. Злился на любвеобильную актрису – которую понесло среди ночи на свидание. Злился на её неведомого любовника – за то, что тот ушел, оставил её одну, не проводил до дому. И придумывал способы, как ему этого любовника вычислить скорейшим образом – хоть и слабо верил в то, что именно он заморозил Танечку.
Но более всего Николай Скрябин злился на самого себя: за то, что медлил с принятием решительных мер, упускал бесценное время. И вот он – результат: каждую ночь убийца наносит удар. Позавчера – инженер Хомяков, вчера – носильщик Иевлев, сегодня – артистка Рябинина. И Николай дал себе зарок: сегодня, раньше всего остального, он поговорит со Смышляевым. Добьется, чтобы тот пересмотрел свое решение относительно статуса ледяного дела.
Но тут размышления Николая прервались сами собой. С удивлением он обнаружил, что уже не идёт по бывшему Большому Николопесковскому переулку, ставшему улицей Вахтангова, а стоит на месте. Причем стоит, судя по всему, не первую минуту: полуденное солнце, бившее ему в макушку, успело изрядно прижарить его. Скрябин – словно его голову толкнули – резко перевел взгляд на другую сторону улицы. И увидел желто-белое оштукатуренное здание в два этажа, отделенное от проезжей части узкой полосой тротуара.
Николаю был хорошо знаком этот арбатский особняк – длинный, основательный, с железным козырьком над входом. Он побывал здесь сразу после того, как переехал в Москву из Ленинграда – в 1934 году. И потом приходил сюда еще раз пять или шесть. Здесь, в доме № 11 по нынешней улице Вахтангова, была обустроена мемориальная квартира великого русского композитора-мистика Александра Николаевича Скрябина. В этом длинном доме композитор прожил последние три года своей жизни. И здесь же он скончался в возрасте сорока трех лет 14 апреля 1915 года.
Николай знал, что его отец состоял в каком-то родстве с Александром Николаевичем [1] . Но когда он спросил отца о степени этого родства, тот лишь пробурчал что-то невразумительное. Признавать родственную связь с таким человеком ему явно не хотелось. Одно дело – сталинский сановник высшего ранга, и совсем другое дело – композитор, которого еще при жизни одни провозглашали гением, другие – называли сумасшедшим, а третьи – и вовсе считали новым воплощением Мессии.
1
Прототипом отца Николая Скрябина стал крупный сталинский сановник, известный всем под партийным псевдонимом, но в действительности носивший фамилию Скрябин и являвшийся дальним родственников великого композитора. В 1939 г. этот человек возглавлял Совет Народных Комиссаров (СНК) СССР и Народный комиссариат иностранных дел (НКИД). Есть сведения, что он и вправду являлся родственником великого композитора.