Следователь прокуратуры: повести
Шрифт:
Рябинин достал бланк протокола допроса и решил тут же допросить подозреваемого, потому что первое объяснение, будь оно правдивое или ложное, всё-таки самое непосредственное.
Но так ещё интуиция его не подводила.
— Слушаю вас.
— Мне и говорить нечего. Утром всё было в порядке, а потом мы поссорились. Я вспылил… Сам не знаю как, первый раз в жизни ударил женщину. Она упала, ударилась головой об угол. Вот и всё. А про стул я по телефону соврал.
Рябинин молчал, — таких коротких показаний ему записывать ещё не приходилось.
— Из-за чего поссорились?
Ватунский на секунду
— Неважно, чисто семейная ссора.
— Всё-таки хотелось бы услышать.
— Это касается интимных отношений. Она меня оскорбила. Я не удержался. Но убить не хотел.
— Максим Васильевич, но всему городу известно, что вы с ней прекрасно жили.
— Городу видней, — коротко ответил он, чуть слышно прерывисто вздохнул и окончательно уставился на кафель, позабыв про следователя.
Говорить с ним сейчас было бесполезно. Люди действовали на него, как яркий свет на тяжелобольного. Перед Рябининым совершалось таинство смерти и рождения, которое не требовало врачей. Умирал главный инженер Ватунский, тот Ватунский, у которого до сих пор каждое новое качественное состояние было связано только с движением вперёд. Рождался убийца Ватунский. Потребуется время, пока он осознает своё новое состояние и захочет говорить, если только вообще захочет.
— Хорошо, — сказал Рябинин, — о причине ссоры поговорим после. Скажите, как вы её ударили — на лице нет следов?
— Вот так… Основанием ладони, в подбородок, снизу.
— Сильно? — И Рябинин подумал, что сейчас Ватунский заявит, что не сильно, а слегка. Сколько он ни вёл неосторожных убийств, все обвиняемые говорили так.
— Сильно, — подумав, ответил Ватунский. — Я же боксёр.
— Мне придётся вас обыскать.
Ватунский вздрогнул, как от пощёчины.
— Можете сами показать карманы, — мягко добавил следователь и не стал приглашать понятых.
Содержание карманов оказалось обычным: бумажник, две записные книжки, три авторучки, разная мелочь… У заурядного убийцы Рябинин изъял бы записные книжки, но здесь не решился. Между бумажником и паспортом придавился жёваный клочок бумаги, который показался ему каким-то лишним, как потрёпанный детектив среди томов классики. На клочке был нацарапан номер телефона. Рябинин на всякий случай его изъял, потому что всякое аномальное явление настораживает, каким бы ни было оно ничтожным. В конце концов, преступление — это тоже аномальное явление, которое ещё раньше обрастает мелкими аномалиями, как загнивающее дерево ядовитыми грибами.
Рябинин составил короткие протоколы и послал участкового за ушедшими в машину понятыми и опергруппой.
Ворчание Тронниковой послышалось уже с лестницы.
— Ну что, забыли что-нибудь записать? — иронически спросила она из-за петельниковской спины.
— Клара Борисовна, здесь убийство.
Петельников присвистнул и, как гончая за зайцем, бросился на кухню. Рябинин на ходу схватил его за рукав:
— Вадим, не очень-то приставай. Он сам признался, и, вообще, человек…
— А чего не хватает? — Петельников взметнул брови.
— Мотив непонятен, но сейчас он вряд ли заговорит.
Тронникова моментально перестала ворчать и надела свои перчатки. Понятые
— Клара Борисовна, осмотрите ещё раз лицо, — попросил Рябинин и теперь сам склонился над телом.
Сколько раз он собирался детально осматривать повреждения на трупах, как это предусматривал закон, а не описывать их автоматически под диктовку Тронниковой. Но как-то стеснялся экспертов: вот, скажут, специалисту с высшим медицинским образованием не доверяет. И всё-таки надо, потому что следователь отвечает за дело.
На подбородке, чуть правее, синело едва заметное пятно, довольно-таки широкое, с нечёткими границами, которые можно было найти, только присмотревшись.
— Прозевали, — сказала Тронникова, измеряя пятно.
Рябинин внёс дополнительную запись в протокол и приготовил направление в морг. Теперь Тронникова не уходила, словно ожидая чего-то ещё. Из кухни вышел Петельников:
— Нет, Сергей Георгиевич, у меня с ним не получается.
— Проведи оперативную работу среди соседей. Кто что знает, что слышали… Сам знаешь.
— Завтра в десять ноль-ноль список жильцов будет на столе, — заверил Петельников.
Рябинин собрал портфель, передал копию протокола осмотра и паспорт потерпевшей участковому инспектору и прошёл на кухню. Ватунский сидел не шелохнувшись.
— Максим Васильевич, я вас не арестовываю. Прошу никуда не уезжать и вообще… чтобы всё было в порядке.
Ватунский только пожал плечами.
Рябинин пошёл к выходу, но в комнате остановился и ещё раз взглянул на пол, где лежала красивая молодая женщина в модном платье. Не хотелось называть её трупом, как и Ватунского преступником. Рябинину в детстве слово «труп» казалось страшноватым, страшнее, чем «покойник», а теперь казалось и неточным. Человек только умер, ещё тёплый… Какой же это труп? Это ещё человек, мёртвый, но человек. А трупом он ещё будет — потом. Рябинин вспомнил, как однажды она вошла с мужем в зал перед самым началом концерта — нарядная, гордая и такая счастливая, что казалось, её счастья хватит на весь зал. Люди зашептались — восхищённо и завистливо. И его тогда что-то кольнуло — может, забытая мечта, может, то, чего не сознаёшь, а только предчувствуешь…
3
Прокурор района Семён Семёнович Гаранин готовился к выездной сессии суда, которая намечалась вечером в жилконторе. Соберётся много народу, будут жадно слушать каждое слово, поэтому он писал речь краткими чёткими абзацами. Его раздражало, когда адвокат выступал лучше, а это случалось частенько. У защитника больше возможностей, можно работать на зал, размазывая кисель насчёт материнских слёз или исковерканного детства. А прокурор должен быть строг, конкретен и немногословен. Не забывать, что он представитель государства.
Зазвонил один из трёх телефонов, но Гаранин безошибочно снял нужную трубку — он различал их треньканье, как голоса родных детей.
— Семён Семёнович, — услышал он голос начальника райотдела милиции, — ты в курсе?
— Что такое?
— Ватунский жену убил.
— Знаю, но подробно Рябинин не докладывал. А что такое, Константин Петрович?
— Смотри, фигура всё-таки непростая, не ошибись. По-моему, там несчастный случай.
— Присмотрюсь, Константин Петрович. Спасибо.