Следствие ещё впереди
Шрифт:
— А мне следователь понравился, — продолжала, разговор Вега.
— Я его не испугаюсь, — заявил Горман.
— Вежливый, обидчивый… Не похож на следователя, в кино не такие…
— Полевого сезона жалко, — вздохнул Эдик.
Уже начался июнь. Город стал удивительным — покрашенные дома и вымытые дождями проспекты, яркая зелень деревьев и первые цветы, нескончаемо светлые дни и прозрачно дрожащие ночи над белой водой реки и залива… Город был всегда хорош, в любом месяце. В июле дома от солнца станут белее, нарядные туристы заполнят улицы, и всюду будут цветы. В августе лето выплеснет на лотки фрукты и овощи, здоровые кабачки
— Эдик, вы один у родителей?
— Единственный.
— Вы закончили Горный… У вас были девушки в группе?
— Всего одна.
— А вы дружили когда-нибудь с девушкой?
Горману очень хотелось сказать, что дружил и не с одной.
— Нет, — признался он. — А почему вы спрашиваете? Он вдруг подумал, что они несколько лет ездят в поле, а всё на «вы». Вега посмотрела на него сбоку, поиграла щеками, втягивая их и округляя губы, потом засмеялась.
— Думаете, хочу предложить вам дружбу? — Она дотронулась до его руки. — Мы с вами и так друзья. Эдик, любовь — очень мучительная штука.
— А я думал — радостная.
— Радостная. Но и мучительная.
— Почему вы это мне говорите?
— Мне казалось, вы не прочь поговорить со мной о любви.
— Да, — тихо признался Горман.
— Эдик, я немного старше вас, но дело не в этом. Представьте, что Ева была бы уродкой…
— Какая Ева? — не понял он.
— Которая в раю. Думаете, Адам поступил бы иначе? Нет, у него не было выбора.
Горман ничего не понимал. Но спрашивать не хотел. Он уже догадывался, что это не объяснение в любви.
— Эдик, я знаю много историй, когда он и она ходили вместе в маршруты, ходили весь сезон, а потом женились. Представь себе, — вдруг перешла она на «ты», — весь день вместе, потом одна палатка, общие трудности, миска с кашей, да ты это хорошо знаешь…
— Знаю, — промямлил он.
— Людям кажется, что они полюбили. Но они просто друг к другу привыкли. Эти браки потом легко рассыпались.
— А Ева-то при чём? — насупившись, спросил он.
— Кроме меня, Эдик, ты женщин, в общем-то, и не видел.
— Но ты, — он с трудом выдавил «ты», — вроде бы не уродка.
— Я знаю, — просто сказала она. — Но у тебя, Эдик, не любовь. Так что останемся друзьями. Твоё ещё всё впереди.
Как ни странно, Горман не расстроился. Ему даже понравилась простота и определённость её поведения. Он и сам подозревал, что любовь всё-таки не такая. На сомнения наводил повышенный интерес к телесной Вегиной красоте — на грудь или её ногу ему хотелось глянуть чаще, чем на лицо. Эдик презирал себя за эту пошлость. Но вот она разложила всё, как образцы пород по ящикам. И он сразу вспомнил спор о сексе и о любви. Получилось, что у него было первое и не было второго. И получалось, что Вега умница.
— Вот мы и дошли, — сказала она и тут же раздельно и нравоучительно добавила: — Мы — будем — друзьями. А?
— Конечно будем, — улыбнулся Эдик, поправляя массивные очки, которые от жары норовили поехать по носу.
Она опять легонько дотронулась до его руки и туманно глянула в гормановские очки голубыми глазами. Но Эдику уже не хотелось коснуться лебединозагорелой шеи, где струилось расплавленное золото, — он знал, что у них теперь дружба.
— Раз мы друзья, мне нужен совет, — сказал Эдик.
Вега только медленно закрыла глаза, соглашаясь.
— Завтра меня вызывают. Я не знаю, что там у них, но всё может быть… Короче, у меня подозрения…
— Какие? — удивилась Вега.
Горман говорил сбивчиво, невнятно, перескакивая, но такие были и подозрения.
— Я подозреваю Суздальского. Если Симонян убили…
— Вообще-то, я тоже на него подумала, — согласилась Вега.
— А следователю сказала?
— Я только предполагаю. Да и жалко, одинокий он.
— А у меня факты. Не говорить следователю?
— Если факты, то скрывать нельзя.
— Убить человека я бы мог только обороняясь, — задумчиво изрёк Горман.
— Эдик, а разве из ревности нельзя убить? — мило улыбнулась она.
11
Он проснулся от звона гитары и подошёл к окну. В сквере напротив веселились парочки. Было два часа ночи. Рябинин считал себя молодым — тридцать с хвостиком, но молодёжь определённого типа презирал от всей души. Сильнее, чем это делали старики. Ну какого чёрта: люди в доме должны не спать только потому, что, этим ребятам-девчатам по двадцать лет, у них нет никаких забот, им весело и они выпили. Рябинин уже набросил рубашку, когда гитара вякнула последний раз и компания пошла, дурацки погогатывая в белой июньской тишине.
Спать уже не хотелось. Глаза смотрели в окна, как умытые. Рябинин приветствовал мысли, приходящие днём. Но они приходили и ночью — цепкие, тревожные, совсем не похожие на дневные.
Дело… Сначала не было и намёка. Теперь почти всё ясно, и есть подозреваемый — Суздальский, который поссорился с Симонян, схватил её за руку, чем и вызвал инфаркт. Осталось выяснить, есть ли у него родинка и его ли ручка-Буратино.
Посреди белой июньской ночи Рябинин даже привстал: ну докажет, ну признается Суздальский — и что? Только при больших допусках получался состав преступления: если Суздальский знал о тяжести болезни и умышленно желал смерти. Но попробуй докажи, чего желал и чего не желал.
Рябинин ворочался, поглядывая на часы. Диван его скрипел, как старые качели. Со стороны казалось, что человеку просто не спится. Но человек вёл следствие, которое не отразить ни в каких графиках и рабочих днях.
Наконец Рябинину пришла благая мысль, что вывести подлеца на чистую воду тоже неплохо. И он сразу уснул.
Утром в коридоре прокуратуры его ждал молодой высокий человек, поводя острым носом и чёрной головой.
Рябинин сразу попросил зайти его в кабинет.
— Ну, давайте знакомиться, — добродушно предложил следователь.