Следствие ещё впереди
Шрифт:
— Чего ж ты, — спросил Петельников, — жрал мои бифштексы, а теперь молчишь?
— Куском попрекаешь, — обиделся Сыч.
— Не куском, — объяснил инспектор. — Мы к тебе по-человечески, а ты?
— Да что, я из-за этих бифштексов сукой стану?! — взъярился Сыч.
— А пойдёшь по делу один, больше получишь, — предупредил Рябинин.
— Всё моё, — согласился Сыч.
Петельников сел против него, упёрся коленями в сычовские ноги и, высматривая глаза-щёлочки, ласково заговорил на особом
— Чего ж ты сучишь ножками, как перед шмоном? Ты же на мокрянку век не ходил! Ты же вор в законе, тебя в колонии ни разу не гнули. Ты же собирался после отсидки завязать. Твой подельник Васька-клоун завязал намертво. А та падла купила тебя за рябчики, как последнего фраера. Будешь теперь крупную клетку смотреть, а он будет кайф принимать…
— Сукой не был и не буду, — угрюмо сказал Сыч.
Дежурный сержант поманил Рябинина в коридор.
Оказалось, мать Сычова принесла домашнего горячего супа. Рябинин разрешил передать. Может, улучшится контакт.
— Ну вот, — сказал Петельников, когда сержант поставил кастрюлю и ушёл, — а ты всё ругаешь мать.
— Маманя в законе, — согласился Сыч, втягивая горячий пар.
Он начал есть, будто и не был в кафе. Они ждали, посматривая на краснеющую физиономию и довольно блестевшие глазки. Теперь в его жизни осталась одна отрада — поесть да ещё поспать. Рябинин думал, как объяснить этому забубённому человеку, что ему действительно выгоднее назвать организатора покушения.
Сыч доел, медленно огляделся, икнул и, пошловато улыбаясь, сказал:
— Спасибо, граждане начальники, за доставленное удовольствие. — Потом развалился на стуле и бесцеремонно попросил у инспектора: — Дай-ка, капитан, сигаретку.
Рябинин ничего не понимал: Сычов стал наглым, развязным, возбуждённым, будто его подменили.
— Небось за меня премию получите? — хитровато осклабился он.
Они переглянулись. Петельников схватил котелок, понюхал и дал следователю — из кастрюли пахнуло паром, мясом и водкой.
— Маманя в законе, — охотно объяснил Сыч, — в супчик маленькую влила, а может, и поболе.
Допрашивать пьяных закон запрещал, а допрос нужен, потому что завтра Рябинин собирался поставить точку: в десять утра геологи соберутся в прокуратуре.
— Я знаю, мне светит коварная звезда, — поделился Сыч.
Петельников зло смотрел на его довольное лицо и, не будь здесь Рябинина, наверняка бы в сердцах отвесил ему затрещину. Сыча нельзя было допрашивать, нельзя заносить показания в протокол, но говорить с ним можно. Рябинину вдруг пришла интересная мыль:
— Значит, не хочешь выдавать?
— Пусть моё солнышко закатится, но не заложу, — художественно объяснил Сыч.
— А если мы сами поймаем? — так поставил вопрос Рябинин.
— Сами ловите, я тут при чём. Но чтобы Сыч ловил, как легавый…
У него даже кончились слова от такой кощунственной мысли, и он обвёл их взглядом, надеясь на филологическую помощь. Не дождавшись, Сыч изрёк, дыша водкой:
— Тогда лучше пусть я надену на себя не шевиотовый костюм, а гробовые доски.
— А если поймаем, тогда про него скажешь? — гнул своё Рябинин.
— Тогда скажу. Сам попался. Чего: я в камере, он в камере, всё поровну.
Видимо, арест преступника Сыч считал бесспорным доказательством вины, а разные там допросы и очные ставки пустой формальностью.
— Так мы его поймали, — сообщил Рябинин.
— Ха, — усмехнулся Сыч, — хочешь голыми руками меня за жабры пощупать, следователь? Покажешь, тогда поверю.
— Завтра покажу. А чтобы ты не ошибся, я его помещу среди четырёх людей.
— Опознание, — понимающе осклабился Сыч.
— Ну так как?
— Я согласный. Если сам засыпался, то пусть идёт «паровозиком». Опознаю, как родную маманю.
— Опознаешь? — переспросил Рябинин.
— Моё слово покрепче «Экстры», гражданин следователь. Если Сыч сказал, то можно гасить свет. Вон капитан знает.
Инспектор знал.
24
На другой день Рябинин пришёл в прокуратуру рано — часов в восемь. Он слегка волновался. Да и опознание надо было подготовить. Кажется, просто: введи человека и покажи… Но работа с людьми никогда простой не получается.
Нужно морально подготовить Сыча. Рябинин не сомневался, что тот сдержит слово. Дело было не в этом. Он знал немало случаев, когда свидетель искренне хотел опознать, но терялся — непросто показать при народе на человека и заявить: «Вот он, преступник». Поэтому Сыча требовалось успокоить, объяснив ему порядок этого следственного действия.
Потом Рябинин позвонил в жилконтору и попросил двух понятых. Затем стал считать: пять геологов, двое понятых, Сыч, Петельников да он — десять человек. В его кабинете все не поместятся. Пришлось срочно обменяться на полдня комнатами с помощником прокурора по общему надзору.
Переехав, Рябинин расставил стулья: пять в ряд для геологов, два в стороне для понятых, один рядом со столом для Сыча, ну а Петельников сам найдёт место и окажется там, где ему и нужно быть.
Геологи пришли все вместе и ровно в десять. Рябинин предложил им сесть в ряду, как они хотят. Суздальский только пожал плечами, выразив общее недоумение, — им-то всё равно. Сели так: Терёхина и Долинина вместе, с левого края, а потом Суздальский, Горман и Померанцев. Понятые не шевелились, ожидая чего-то невероятного.