Слепой против маньяка
Шрифт:
Полковник вопросительно посмотрел на Глеба.
– Что вас интересует?
– Кто руководит всей операцией? Кто поручил тебе завладеть документами из Аналитического центра?
Полковник поежился, его тело покрылось мелкими пупырышками. Он зябко повел плечами.
– Может быть, разрешите одеться?
– Одеться? Ну, накинь халат.
Глеб снял с вешалки халат и швырнул полковнику. Тот долго не мог попасть в рукава, наконец, попал, завязал пояс, но из ванны все еще не выходил.
– Давай, выходи. Пойдем в гостиную, у тебя там довольно уютно.
Наверное, ты все это приобрел
Студинский молчал. Он перешагнул через край ванны и, оставляя мокрые следы, двинулся следом за Глебом.
Глеб знал, что сейчас произойдет, но он хотел насладиться своим преимуществом, а также бессилием полковника. И действительно, все произошло именно так, как рассчитал Глеб Сиверов.
Когда Глеб вошел в гостиную, полковник метнулся к комоду, выхватил пистолет и щелкнул предохранителем. Глеб, не оборачиваясь, улыбался.
– Руки вверх!
Глеб медленно повернулся и поднял руки.
– Ну, стреляй, полковник. Только так ты никогда не узнаешь, где документы.
Полковник опустил пистолет, и, прицелившись в ногу Глеба, нажал на курок. Сухой щелчок был ответом на это действие указательного пальца полковника Студинского.
– Какая досадная осечка, – сказал Глеб. Студинский отшвырнул пистолет.
Он понял, что Слепой его снова переиграл. А Глеб сунул руку за пояс и вытащил армейский кольт.
– А вот этот пистолет выстрелит, – металлическим голосом сказал Сиверов, снимая оружие с предохранителя, – к тому же, рядом нет детей, и никто не сможет заступиться за дяденьку.
– Не надо, не делай этого. Я тебя прошу, я все тебе расскажу. Давай договоримся с тобой по-хорошему.
– А что ты можешь мне предложить? Ты ничего не мог сделать со мной, даже когда у тебя в руках было единственное, чем я дорожил.
– Но я же не сделал ничего плохого этой женщине и ее ребенку.
– Знаешь, что бы с тобой было, если бы ты причинил ей зло?
Студинский кивнул.
– Сядь и слушай, что я тебе буду говорить и старайся отвечать на все вопросы.
Полковник Студинский сел на указанное место, а Сиверов ногой подкатил кресло и устроился напротив, шагах в трех.
– Так кто всем руководит?
Полковник напрягся, он понимал, сейчас не время врать, но также знал, что, сказав правду, тут же пожалеет об этом.
– Наверное, ты боишься этого человека, если не можешь произнести его имя?
– Да, боюсь, – признался Студинский, – это он приказал достать документы, захватить Быстрицкую, найти тебя. Он отдал приказ убить Бушлатова и других сотрудников центра, это он придумал выдать тебя за маньяка.
– А что же тогда делал ты?
– Я выполнял его приказы.
– Значит, он не меньше, чем генерал, – поморщился Глеб, – не будешь ли ты так любезен назвать его фамилию?
– Да, я назову. Генерал Кречетов.
– Что же, приходилось мне слышать про него, и должен признаться, ничего хорошего я не слышал, как, впрочем, и про тебя.
– Я здесь ни при чем.
– Зачем застрелили бомжа?
– Не выдержали нервы у одного омоновца.
– А кто их накрутил, эти нервы? Небось, расписал меня как самого страшного убийцу.
– Да, мне пришлось это сделать. Ты же профессионал и понимаешь, как поступают в подобных случаях.
– И ты профессионал, и тебе известно, как должен сейчас я поступить.
Жаль только, глушитель забыл прихватить. Хотя… впрочем…
Глеб сунул руку в карман куртки и вытащил цилиндр глушителя.
– Смотри-ка ты, завалялся.
Он медленно накрутил глушитель на ствол пистолета и удовлетворенно улыбнулся.
– О, теперь выстрел будет очень тихим, и убить тебя не составит никакого труда. Я мог это сделать десять раз, но мне хотелось с тобой поговорить.
– Неужели ты не понимаешь, что даже передав эти документы кому бы то ни было, ты смертельно рискуешь? Они ничего не решат… Это не первый доклад, подготовленный всевозможными аналитиками. Все останутся на своих местах, ну, уберут пару стрелочников, таких, как я. А вот даже генералу Кречетову ничего не сделают. За ним стоят такие люди, что сковырнуть их на сегодняшний день никто не сможет. Просто произойдут разборки между двумя службами, так сказать, обмен любезностями. Может быть, кто-то уйдет в отставку, но мир из-за этого не рухнет.
– А вот это неизвестно. Я так не думаю. Я могу назвать тебе несколько номеров: в правительстве номер третий, четвертый, седьмой, двенадцатый – этих людей не останется.
– Но они ничего не решают, хотя их должности звучат внушительно. Давай договоримся. Ты профессионал и я профессионал, – сказал Студинский, чувствуя, что ноги у него уже ледяные. – У меня много денег, я скажу тебе, где они хранятся, скажу номера счетов, коды сейфов. Деньги находятся за рубежом, кроме тех, что в обороте. Ты сможешь жить безбедно сто лет. Ты отдашь мне документы или хотя бы повременишь. А я помогу тебе покинуть страну, помогу тебе выбраться заграницу.
– А потом мы окажемся с тобой соседями по особнякам где-нибудь на Кипре или на Канарских островах? – усмехнулся Глеб, поглаживая глушитель пистолета.
– Думаю, что мы с тобой больше никогда не встретимся и наши пути не пересекутся. Мы можем договориться.
– Знаешь, может быть, раньше, месяц или два тому назад я бы тебе поверил и мы действительно могли бы договориться. Но сейчас я тебе не верю, а все номера счетов мне известны, они напечатаны в докладе.
– Это не те номера, это грязные деньги, а у меня есть отмытый капитал, который никто искать не станет.
– Значит, не учтен? – усмехнулся Глеб.
– Можно сказать и так, – губы Студийского дрожали, он судорожно пытался придумать выход из этого критического положения.
Нужно было что-то предпринять, и желательно поскорее. Надо было избавиться от этого хладнокровного убийцы, который не остановится ни перед чем.
Студинскому стало ясно, что человека, сидящего перед ним, деньги абсолютно не интересуют, что у него на уме совершенно иная затея.
Полковник догадывался, что Глеб покинет его квартиру, а он, Студинский, останется лежать на ковре с дыркой в виске, причем его правая рука будет сжимать рукоятку пистолета, в обойме которого не будет хватать всего лишь одного патрона. Все это Студинский представил настолько отчетливо, что по его спине пробежал ручеек холодного пота и ладони рук стали скользкими и тоже холодными.