Слепой. Тропою белого дьявола

Воронин Андрей

В четыре часа утра по Черкизовскому рынку уже снуют карманники-виртуозы, способные незаметно извлечь деньги даже из нижнего белья семипудовой горластой хохлушки, полагающей, что ее необъятный бюстгальтер надежнее депозитной ячейки швейцарского банка. Кидалы с симпатичными, открытыми лицами и ангельски честными глазами пьют утренний кофе, грея о пластиковые стаканчики ловкие музыкальные пальцы, и краснорожий мордоворот в черной униформе с броской надписью «ОХРАНА» поперек жирной спины дружески просит у них огоньку. Вокруг ртутных ламп понемногу густеет смрадный туман, состоящий из сигаретного дыма, чада многочисленных кухонь, выхлопных газов и испарений тысяч людских тел; в половине пятого где-то на Черкизовском рынке уже слышны истеричные вопли женщины, оплакивающей вырезанный кошелек. Вор в это

время высматривает очередную жертву на противоположном конце лабиринта; те, кто слышит пронзительные жалобы обворованной, щупают собственные кошельки и торопливо проходят мимо, а торговцы, которым некуда идти, обмениваются равнодушными замечаниями по поводу происшедшего. Москва – государство в государстве, а Черкизовский рынок – это город в городе. И если Москва не верит слезам, то уж Черкизовский рынок не верит им и подавно…

Ранним утром соловьями разливаются армяне, втирая заезжим лохам плащи из дешевого дерматина по цене натуральной кожи. Они прижигают свой товар зажигалками, демонстрируя его высокое качество, и говорят, ни на мгновение не закрывая рта. Это песня сирен, заманивающая наивного путника на финансовые рифы; это – гимн, прославляющий чудеса современной химии. Маленькие, как подростки, прокуренные насквозь вьетнамские женщины выползают из своих нор в грудах клетчатых баулов и, зевая, нечленораздельно грубят ранним покупателям и хрипло перекликаются друг с другом на своем птичьем языке. Каждая милицейская облава на Черкизовском рынке приносит богатый улов нелегалов; их отлавливают сотнями, не зная потом, куда девать, чем кормить и на какие деньги депортировать это гомонящее, разом позабывшее русский язык стадо, а на смену отловленным сотням немедленно прибывают тысячи новых.

В половине пятого утра Хромой Абдалло, хозяин закусочной на втором этаже одного из немногочисленных капитальных строений Черкизовского рынка, обычно еще спит. По укоренившейся с незапамятных времен привычке он встает в шесть часов и отправляется в свое заведение, чтобы выпить чаю, а заодно посмотреть, все ли в порядке. По утрам аппетита у него нет совсем, а кофе Хромой Абдалло не пьет уже давно – бережет сердце.

Его правая нога почти на три сантиметра короче левой и ощутимо побаливает при ходьбе. Хромота осталась ему на память о бурной молодости; если бы солдат-шурави в тот раз взял немного выше и левее, хромоты бы не было, как и самого Абдалло. Но Хромой не держал зла на шурави: талибы, захватившие власть в стране после того, как оттуда ушел последний русский десантник, оказались хуже любых оккупантов. Прогнавшие талибов американцы, кажется, были не лучше; во всяком случае, порядка и спокойствия в стране не было по-прежнему, а Хромой Абдалло сделался уже слишком стар, чтобы спать на голой земле в обнимку с автоматом. Он больше ни в кого не хотел стрелять и хорошо понимал тех, кто, как и он, искал спокойной жизни в чужих краях.

Именно поэтому бывали дни, когда Абдалло поднимался ни свет ни заря и, минуя собственное заведение, шел через просыпающийся рынок к одному из складских ангаров. Этим ангаром тоже владел он, но знали об этом не многие: Хромой Абдалло был человеком скромным и вовсе не стремился афишировать размеры своего состояния.

Сегодня выдался как раз такой день. Когда Абдалло, хромая и опираясь на тяжелую суковатую трость, подошел к ангару, груз уже прибыл. Потрепанный «КамАЗ», кабина которого была окрашена в неприятный защитный цвет, хрипло рыча и изрыгая из выхлопной трубы густые клубы черного дыма, пятился задом, осторожно подавая к распахнутым воротам замызганный цельнометаллический трейлер. Невыспавшийся, до самых глаз заросший черной колючей щетиной водитель, высунувшись из кабины, смотрел назад, стараясь как можно точнее направить неповоротливый трейлер в неосвещенный проем. Это ему удалось, серо-коричневая от грязи корма идеально вписалась в ворота, так что по бокам остались почти одинаковые промежутки. Абдалло, покуривая, стоял в сторонке – пожилой смуглолицый человек в потертой турецкой кожанке, с пышной серебряной шевелюрой, многое повидавшими темными глазами и щетинистой полоской аккуратно подстриженных усов под ястребиным носом.

Водитель выровнял колеса, захлопнул дверцу и начал, глядя в зеркало, короткими толчками загонять трейлер в ангар. Кладовщик, заспанный узбек в засаленном армейском бушлате старого, еще советского образца, прыгая перед кабиной, подавал водителю знаки, на которые тот, кажется, не обращал внимания. И пожалуй, хорошо, что не обращал: узбек, имя которого Абдалло никак не мог запомнить, выглядел обкуренным в хлам, хотя часы показывали только четверть пятого утра. Абдалло решил, что от кладовщика придется избавиться, пока тот под действием травки не наболтал лишнего в компании посторонних людей.

Вид крови уже давно не вызывал у него положительных эмоций, но ошибки надо исправлять. А то, что Абдалло дал работу этому наркоману, как раз и было ошибкой…

Он подумал об Ахмете. А почему бы и нет? Парень он хороший, к старшим относится с должным уважением, а Хромого Абдалло так и вовсе боготворит. Хватит уже ему надрываться, с утра до ночи катая тележку с чужим товаром! Пора подыскать парню другую работу: более спокойную, денежную и ответственную – словом, такую, какая подобает семейному человеку…

Когда трейлер целиком вполз в ангар, оставив снаружи только помятую, сто раз перекрашенную кабину, водитель заглушил мотор. Узбек поставил в протянутой через окно засаленной накладной закорючку, долженствующую означать подпись. Большего от него не требовалось, да он и не был способен на большее, поскольку не мог даже запомнить, как пишется его собственное имя.

Абдалло подошел к воротам, отмахнулся от кладовщика, который, только сейчас заметив хозяина, сунулся к нему с каким-то разговором, и, протиснувшись между железным косяком и грязным бортом кузова, вошел в ангар, где уже горели тусклые лампы под жестяными абажурами. Двое рабочих, китаец Ли и вьетнамец, имя которого Абдалло знал, но правильно выговаривать так и не научился, уже возились с запорами заднего борта. Кивнув им, Хромой отошел в глубь ангара и закурил новую сигарету.

Запор наконец повернулся с протяжным ржавым визгом; Ли ударил по железной рукоятке молотком, заставив длинный, во всю высоту кузова, шкворень выскочить из проушин. Резкий лязг железа в замкнутом пространстве прозвучал, как пистолетный выстрел; рабочие одновременно распахнули широкие створки заднего борта, открыв сплошную, до самого верха, стену картонных коробок.

Ли отступил в сторону, закрыв нижнюю часть лица мятым носовым платком. Вьетнамец, который, казалось, был начисто лишен обоняния, небрежным рывком вынул из кузова и отшвырнул в сторону одну из коробок, разом обрушив часть картонной стены. Из образовавшегося проема ударила струя нестерпимой вони, такой плотной, что она в мгновение ока докатилась даже до стоявшего в стороне Абдалло. Сигарета не помогала; затоптав ее, Хромой отступил еще на несколько шагов, по примеру Ли зажав нос и рот предусмотрительно надушенным носовым платком.

Вьетнамец издал какой-то повелительный, гортанный возглас и, отскочив в сторону, прижался к стене. Оставшиеся в кузове коробки посыпались на бетонный пол, а вслед за ними в облаках все усиливающейся вони из трейлера полезли люди – изнуренные долгой дорогой, обессиленные, уже начавшие гнить заживо, они двигались с проворством рабов, напрягающих последние силы, чтобы остаться в живых. В тишине, нарушаемой только тяжелым дыханием и топотом множества ног, они прыгали из кузова на землю, топча пустые коробки, и сразу разбегались по темным углам, как тараканы. Некоторые падали; соседи молча подхватывали их и тащили за собой – не потому, что были так уж добры и милосердны, а по той простой причине, что их заранее обязали вести себя именно так, а не иначе.

Абдалло заглянул в опустевший трейлер. На полу валялись какие-то грязные тряпки и растоптанные экскременты. Больше ничего не было – на этот раз все, кто отдал свои последние деньги за нелегальную доставку в Москву, добрались до места назначения живыми. Это было хорошо: Хромой Абдалло не любил возиться с трупами.

Ли и его напарник закрыли кузов; китаец трижды ударил молотком по железу заднего бампера, снаружи без видимой необходимости закричал, дублируя поданный им сигнал, обкуренный кладовщик-узбек. «КамАЗ» зарычал, затрясся, выстрелил в небо черным дымом и рывками пополз наружу, открывая дорогу свежему воздуху, который животворным потоком хлынул в ангар.