Слепые идут в Ад
Шрифт:
Стало ясно, что профессор слегка захмелел. Но я решил его не прерывать.
– Наша беда в том, – продолжал Бауэр, – что мы оказались слишком культурны. Немецкий солдат на позициях читал Ницше, которого издавали карманным форматом, специально для уходящих на фронт. А что было в ранце у англосакса? В лучшем случае банка кока-колы и рулон туалетной бумаги. Поэтому они нас и победили. История устроена так, что все культурные нации обречены на вымирание. Их окружают варвары, и этим варварам несть числа. Вот англосаксы и есть современные варвары человечества. У нас был порядок, дисциплина, образованность, форма, манеры, тысячелетняя традиция. У них – жевательная резинка и джаз. И именно поэтому они победили.
Профессор взял новую сигару, глубоко затянулся и продолжал.
– Однако сохраняется то, что ведет мир в сторону от пропасти, то есть культурная элита, творческое меньшинство. И оно обязано защищаться. Но как? Ведь все средства защиты теперь в руках у дарвиновских обезьян? Однако и мы не оставлены Провидением. Эпоха войн с пушками и танками кончилась. Наступают новые времена, и новые войны будут сражениями чистого интеллекта. Это будут финансовые, политические, пропагандистские войны, когда люди станут умирать, не понимая, что же их убивает. Если новые гении новых войн будут здороваться со мной за руку, я сочту, что я победил. Самое главное – спасти немецкую интеллектуальную элиту. Мне плевать на «носителей арийского духа», которые теперь торгуют консервами на вокзале. Зато мне интересны профессора физики и математики. Это люди будущего, и наша задача – спасти их. Этим я и занимаюсь в комиссии, хотя мало кто об этом догадывается. К счастью, американцы оказались глупее, чем я думал. Никто особенно не интересовался моим прошлым, у них вообще не каждый человек знает, что такое социальная антропология. Меня просто взяли на службу с окладом в полторы тысячи долларов, а в Германии, да и в Америке это ведь целое состояние. Я беру вас своим секретарем, вам будут платить восемьсот долларов, вы сможете безбедно существовать, более того, вы будете вести научную работу, сможете защититься даже в Оксфорде, если захотите. Ну как, устраивает вас такая перспектива?
Я задумался. Все сказанное Бауэром вызывало сложные чувства. Я всегда был склонен к авантюризму, и мысль участвовать в интеллектуальной войне казалась мне очень привлекательной. Но в целом я решил, что господин Бауэр совершенно безнравственный человек. Тем не менее я согласился. Меня грела мысль о том, что я наконец-то буду заниматься своим делом. Профессор не называл конкретное место, в которое отправляется экспедиция, но так или иначе Центральная Азия меня интересовала. Я давно хотел проследить влияние зороастризма на мусульманские и языческие племена. Это была интересная и малодоступная в нашем положении возможность.
Поэтому на другой день я был зачислен в штат комиссии по организации немецкого научного отделения ЮНЕСКО и с первого же дня приступил к подготовке экспедиции.
Глава третья
Суета сует
На военном аэродроме под Мюнхеном царила невообразимая суета.
– Ну надо же, какой гевелт! – развел руками рыжий подслеповатый еврей в толстенных роговых очках с линзами. Он тащил огромный, не по росту, чемодан из буйволовой кожи, перетянутый какими-то тесемочками. – Будьте любезны, забросьте мой хабар вон на ту-у тележку, – обратился он ко мне, суетливо распихивая по карманам мятые носовые платки и какие-то удостоверения с кучей круглых и треугольных печатей. – Ой, нет. Стойте! Вторые очки позабыл.
Он плюхнул чемодан прямо на асфальт и принялся в нем рыться. Порядка у него в "хабаре" не было.
– У вас паспорт упал, – нехотя сказал я, указывая ему на вывалившийся из чемодана вместе с кучей разноцветных дорогих носок американский паспорт в истрепанной прозрачной обложке.
– Ну да? А я его вчера весь день искал, – он воззрился на документ, как бы размышляя, стоит ли его подбирать.
– Как вас только пропустили? – недружелюбно осведомился я. – Военный аэродром все-таки.
– Гевелт, гевелт. Один гевелт, – беспечно отозвался он, засовывая паспорт за отклеившуюся картонку чемоданной крышки: – У меня такое количество всяких бумажек! Я их пихаю все сразу – что-нибудь да подойдет. Кстати. Айзек Степлтон. Филадельфийский университет. Доктор антропологии. – он протянул мне руку, я нехотя пожал ее.
– Фридрих Лагер, – как назвать себя дальше, я не знал и потому осекся.
– Лагер? – радостно взвился он. – Я читал ваши статьи, пока мы еще получали немецкие научные журналы. Я страшно рад, что мы в одной экспедиции.
Честно говоря, я тоже был рад, потому что тоже читал его статьи. Будет хоть один специалист в этом борделе, называемом научной экспедицией. Для авантюры, в которую втравил меня доктор Бауэр, у меня не было ни одного печатного слова. Полмесяца я прослонялся по Мюнхену, небрежно шурша зелеными бумажками и ловя на себе голодные, полные зависти взгляды сограждан. Я вновь научился бриться и бесстыдно благоухал дешевым французским одеколоном – четыреста марок ведро. Я купил себе на привокзальной толкучке хорошие довоенные ботинки с острыми носами и две белые рубашки. Впрочем, это все, на что у меня хватило задатка, полученного от секретаря лорда Карригана, главы нашего безнадежного предприятия.
Следует пояснить, что никто толком не знал, куда именно и с какой целью мы едем, а срок отправления все время откладывался "на ту неделю". Лорд Карриган, который сам до сих пор не соизволил появиться, занимал в этом вновь образованном всемирном курятнике какое-то весьма солидное место. Он был назначен чем-то вроде технического директора, и все средства на экипировку экспедиции поступали через него, а вернее через его секретаря Жака Лабримана, изящного молодого человека лет 25, с холеными белыми руками и несколько отстраненной манерой держаться. Он разговаривал, глядя сквозь вас, подчеркнуто вежливо и чуть с усилием, словно заставляя себя обращаться к неодушевленным предметам.
– Итак, вы пять лет работали ассистентом профессора Бауэра? Ваша специальность зороастрийская антропология? Мне говорили о вас. Займитесь вопросами экипировки вместе с Томсоном и Кларком.
"Заняться вопросами экипировки" значило на его языке перетаскивать из грузовиков в подвал университета тюки и ящики, набитые неизвестно чем. Подозреваю, что патронами (во всяком случае, так могут весить только книги и патроны, но, поскольку американцы книг не читают, то я придерживаюсь второго предположения).
Томсон и Кларк – две здоровенные гориллы, причем одна из них черная – беспрерывно жевали, лениво двигая кирпичными подбородками, и имели об антропологии такое же представление, как выпускница курсов кройки и шитья о квантовой механике. Эти двое экипировали себя так, точно собирались выброситься с парашютом где-нибудь в густо населенных каннибалами джунглях Центральной Африки, или зарыться в снег на глубину 200 метров, спасаясь от русских партизан. Их функции в экспедиции были мне глубоко непонятны. Но я принимал все, как данность, и ничему не удивлялся. Со мной они, слава Богу, не разговаривали, а на Жака Лабримана откровенно плевали: он не производил на них должного впечатления. Зато они, как по команде, подтянулись при появлении Майкла Кьюбита из Калифорнийского университета, видимо, чувствуя в нем старшего.