Слётки

Ясное синее небо озаряет поле ржи. Осока колышется будто морская волна, припрятав под собой пару дельфинов, только четвероногих.

Жизнь за пределами города пахнет свежими идеями, будоражущими сознание. Это симфония с запахом земляники, прохладная наощупь, как новое одеяло.

– Мариша.

Хочется подмахивать рукой, словно дирижёр. Это всё один большой концерт, да, именно он.

Будущее – за этими гениальными исполнениями, написанными самой природой – одиноким холодным ветром, завывающим, рвущим горло. Всё вокруг умирает и воскресает вновь

– Мариша! – орёт мать, и надоедливый пиздюк, всё это время пытающийся отыскать у себя в носу сундук с сокровищами, сдёргивается с меня наушники. Я замираю с разведёнными в разные стороны пальцами, но продолжаю ловить порывы ветра счастливым лицом. Я фантазирую, будто предков здесь нет. Только я, Питер Грегсон в наушниках и бегущие по коже мурашки. Всё дело в моменте. Вот он – смысл жизни. Мне даже не пришлось его искать.

– Мариша!

– Да что!? – рявкаю я, поправив наушники, и сажусь ровно.

Умеют же обломать кайф. А так хорошо всё шло. Сраная семейка.

Я кидаю взгляд на своего тупого братца. Мда уж, думаю, действительно – сраная. Этот семилетний пиздюк до сих пор не умеет читать и считать. Он отстаёт в развитии. Родители все извелись, пока искали, куда бы его пристроить. Этого… неудачного птенчика, без одного крыла и с пушком вместо оперения. Но со мной им повезло ещё меньше. Стёпа всего лишь не мог подтереть себе задницу или заговорить с человеком. Мне же приходилось пить сраные таблетки и глядеть на небо в клеточку раз в год, чтобы не навредить себе… или кому-нибудь ещё.

– Зря мы подобрали эту птицу, – тыча пальцем в укутанного в запасную футболку Стёпы птенца, говорит мать.

– Вы сами ему разрешили, – я вскидываю руки, намекая, что никак к этому дерьму непричастна.

– Дорогая, мама права, – подлизывается отец, бдящий за дорогой. Он любит это дело, ха-ха. Подлизаться, вот я о чём.

– Здесь пишут, – мать протягивает телефон через проём между кресел, но в руки мне не даёт. Разрешает читать только навесу, а когда я пытаюсь его перенять, она внезапно отдёргивается. Я демонстративно скрещиваю руки на груди и откидываюсь на спинку кресла. Мама корчит рожу – это то, что я ненавижу больше всего – когда её лоб складывается в гармошку, и она смотрит на меня самым ужасным взглядом, будто я не дочь, а мелочь. Мелочь на её пути. – В общем, – она забирает телефон окончательно и решает зачитать сама: – нельзя спасать слётков! Судя по виду, это птенец дрозда, – мама щурится, надевает очки и раздвигает экран пальцами, чтобы приблизить текст. Из-за стресса у неё ухудшилось зрение. Она так считает, хотя к врачу не идёт. Врачи для неё – не авторитет. – Надо его вернуть туда, откуда взяли!

– Дорогая, остынь, – вновь вмешивается отец. – Давай просто оставим его на каком-нибудь пеньке по пути.

– Так нельзя! Тут пишут, что первые пару недель они сами учатся ходить, летать и добывать пищу, а родители им в этом помогают. Всё как в жизни, Серёж!

– Мы уже далеко уехали, малышка…

– Вот нравится тебе со мной спорить! Поворачивай!

– Да зачем поворачивать? – беспечно спрашивает отец, в котором есть что-то от Боба Марли. И это точно не цвет кожи. – Мы уже столько километров проехали, зая.

У меня нет желания быть свидетелем их назревающей ссоры. Когда такое происходит, я чувствую себя просто отвратительно. Почти также отвратительно, как если бы застала их за сексом.

Я хватаю птенца и вытряхиваю его из футболки. Стёпа тут же начинает орать и щипать меня своими клешнями.

– Марина! – выкрикивает мать, замечая происходящее. – Серёжа, тормози, – и машина начинает сбрасывать скорость.

– Отвали! – выдернув руку из хватки братца, я поворачиваюсь к окну и выбрасываю птенца.

Тачка совсем останавливается, и только мы с отцом глядим в ту траву, куда шлёпнулся птенец.

Сперва кажется, что это конец. Финал короткой птичьей жизни, оборвавшейся по глупой прихоти моего брата.

Но спустя секунду птица выпрыгивает из травы и сразу ныряет обратно. Заросли начинают колыхаться всё дальше и дальше от нас.

– Видали! – кричу уже я, высунувшись в окно. – Убегает! Вы его тоже достали!

– Марина, быстро сядь на место! – фыркает мать, и я сажусь одновременно надевая наушники, когда она вновь заводит шарманку из фальшивых нравоучений. Вряд ли ей есть хоть какое-то дело до судьбы птенца. – Так нельзя, он же живой, а если бы поги… – её голос заглушает музыка. Машина трогается с места, и я прикрываю глаза.

Не хочу больше слушать никого из них, и ехать никуда не хочу. Хотя нет. Ехать – хочу, а приезжать – нет.

Родители отвалили целую гору бабла на эту поездку. В планах некого рода «реабилитация» для нас всех. Неполноценный отдых, раз уж на полноценный в Египте не хватило.

Мама говорит, что мы едем в «дома отдыха». Туда, типа, стягиваются люди со всей России, и там будут проходить всякие мероприятия, типа Ивана Купала. Языческие праздники. Но мои родители не язычники. Они, вообще-то, ни во что не верят и ничему не поклоняются, как и я сама. Хотя это не мешает им провести две недели в окружении религиозных фанатиков, раз всё дёшево и развлекательная программа насыщенная.

К нужному месту мы подъезжаем спустя полчаса. Охранник за воротами приветствует нас кивком и вяло подходит. Отец жмёт ему руку не выходя из машины и обменивается парой слов, после чего дядька открывает нам ворота.

Мы заезжаем в этот унылый деревенский курорт, и батя начинает рассказывать, как здесь всё устроено:

– В пятницу они будут отмечать «лита»… лита это.. ах, вот, праздник летнего солнцестояния. Постояльцы вместе с сотрудниками домов отдыха будут жечь костры, проводить обряды, слушать этническую музыку, а после восьми часов нас ждёт большой ужин, – отец усмехается и шепчет: – Дорогая, алкоголь будет…

– Читай дальше, – шикает на него мать.

Покашляв в кулак, отец продолжает:

– Ещё здесь есть озеро, на котором в среду проведут большое купание. Вроде крещения, да? Звучит весело! Особенно если накатить.

Я почти не слушаю их и гляжу на детей, резвящихся на лужайке с собакой. Здесь уж как-то слишком много людей, и не только их. Парочка котов преследуют нашу машину, пока мы медленно катимся по неровной дороге.

Дома стоят достаточно близко друг к другу, но не слишком, чтобы можно было разместить старые скамейки и столы с облупившейся краской, или возвести пару грядок.