СЛЁТКИ
Шрифт:
9
Дальше все не просто побежало, а полетело.
Как ни в чем не бывало, снова появился Борик. Быстро вернулся из таинственных своих нетей, всего-то через два дня. Даже бабушка, даже мама не пытались с ним толковать про его отсутствие. Несколько раз он их обры-
вал — грубо, солдафонски, как будто на минуту выскочил из Бориса другой человек: облаял родных и спрятался обратно.
Он вошел в дом, как будто выходил в ближний магазинчик за пивом, — да он с пивом и явился. Держал в обеих
Вошел, кивнул, сел, открыл бутылки, опустошил одну за другой. Мама была на работе, Глебка обученно молчал, бултыхаясь в интернете и опасаясь заводить разговор первым, бабушка всхлипывала на кухоньке.
Потом Борик махнул рукой Глебке, они отправились к речке. Только там он будто отворился, заговорил, как ни в чем не бывало.
— Я сейчас у Хаджанова был, — сказал он, — внес двадцать тысяч баксов авансу. Он большой дом начинает строить, покупаю квартирку, однокомнатную, на имя Марины, понимаешь?
Глебка кивнул, хотя, конечно, не понимал, ведь у Марины-то есть свой дом.
— Если что, — проговорил Борик, — ты об этом знай, но сам не распространяйся. Женщинам не говори.
Прошли несколько шагов, он будто выдохнул, наконец, улыбнулся, точно только сейчас в себя наконец пришел. Сказал облегченно:
— Ну, вот!
А что — вот? Молчит, не открывается, значит, другим знать не положено. Борик, наверное, слышал, что Глебка думает. Сказал:
— Многая знания — многая печали. Кажется, так в Библии пишут. В общем, лучше тебе не знать. Легче жить.
— Я не маленький, — попробовал возразить Глеб.
— А это и старенькому не надо знать, — улыбнулся, приговорил: — Живи легко.
Когда возвращались, Боря сказал:
— Я там еще кое-что подвез, понимаешь? Завтра занесу.
— Машинное масло? — усмехнулся Глебка.
— Просто мешок. Из-под сахара. Небольшой такой.
Но он ничего не занес. Ночью где-то вдалеке завыла пожарная сирена, и хотя Глебка слышал этот вой, совсем не обеспокоился. На рассвете постучали в окно. Открывала бабушка, еще в ограде она и заголосила. Мама с Глебкой выскочили, едва одевшись.
Там стояли два незнакомых мента. Немного смущаясь, они сказали, что сгорел дом Марины, и случайные, а может, и не случайные прохожие пояснили, что там мог быть и Борис, официально прописанный у матери.
Не сразу Глебка понял, что дом сгорел дотла и в живых никого не осталось. Как были — едва одеты — они с мамой побежали на пожарище. Красная машина как раз отъезжала, облитые водой мокрые головешки еще коптили, но дома не было. Странное зрелище: пустота вместо того, что занимало не маленькое все же пространство.
К ним подошел еще один мент, похоже, из пожарных начальников, объяснил:
— Трупов не обнаружено, но кто тут ночевал, кроме хозяйки? Ваш сын?
Мама кивала, утиралась какой-то скомканной тряпочкой. Раз ничего такого не обнаружено, это слава Богу, но где же тогда они? Ведь должны бы прибежать домой.
Мама так и сказала этому человеку, и он, согнувшись, прямо на коленке, записал короткие ее показания. Не обращая внимания на Глеба, дал ей расписаться, пояснил, что никакого дела, раз нет пострадавших, заводить не
будут.
Дядька сказал при этом, что дом сгорел слишком скоро, пламя шло одинаково со всех сторон, очень похоже на поджог. Но, может, это хозяева и подожгли? Такое предположение маму возмутило, она обиженно замахала руками; пожарный ее остановил, сказав, что надо кому-то с местной властью договориться о судьбе этого пожарища — был ли дом в собственности? Да и земля?
— Кто это должен сделать? — спросила мама.
— Ну, родственники, если хозяйка не найдется.
— Родственников у Марины вроде нет, — неуверенно ответила мама.
Все было смутно, невнятно. Куда они делись? Что произошло? Их подожгли? Или сами? Но это была совершенная ерунда, и хоть Борик сказал про свой взнос на однокомнатную квартиру, до этого, как понял Глебка, было ведь еще далеко.
Мама не пошла на работу, а Глебка в школу.
Вернулись домой, кое-как поели, оделись и снова пошли к пепелищу. Взяли с собой палки, раздвигали ими головешки — они все еще дымили; выбирали какие-то несгоревшие вещи, например, черные обожженные кастрюли, складывали в небольшую жалкую горку, потом Глебка спросил:
— Зачем, мама?
Она разогнулась, посмотрела на сына.
Взрослея, Глебка не вглядывался в мамино лицо, не задумывался над тем, как мама выглядит, сильно не прислушивался к тому, что она говорит. Мама, она и есть мама — для того, чтобы всегда быть рядом, говорить то, что ей положено, подгоняя и наставляя. Да и зачем в мамино-то лицо вглядываться, если оно всегда рядом.
А тут Глебка вгляделся. Оно было испачкано сажей, видно, утирала щеку. И на лбу была черная полоса. Ясно, что брала она жалкий Маринин скарб, потом рукой по лбу провела. Но Глебке показалось, будто мама почернела от горя. И было еще у нее выражение потерянное, безнадежное. А глаза полные слез, вряд ли от дыма.
Глебка смотрел на маму — постаревшую и почерневшую, со слезами в глазах, и она сказала ему тогда:
— Неужто и впрямь вы, сыночки мои, страстотерпцы не только по именам вашим? Неужели я родила вас на беду вашу?
Едва удержался Глебка, чтобы не зареветь. Он отвернулся от мамы, сделал несколько шагов по остывшим углям и вдруг понял, что стоит на том самом месте, где было у Бори потаенное хранилище.
Он огляделся, нашел какой-то железный прут, подцепил обгорелую половицу, вернее остатки ее, вывернул ее с трудом и увидел тубус. Наклонясь, стараясь загородить находку от мамы своей спиной, он раскрутил его. Винтовка была на месте. И коробка с прицелом лежала рядом. И еще одна коробка лежала, но она оказалась пустой.