СЛЁТКИ
Шрифт:
– Я как этого растворённого казённого молока попью, так и помру. Смерть ее никого сильно не волновала, давно уж ей срок пришёл, но она
все жила и жила, забыв счёт своим годам, и одно приговаривала:
– Казённое молоко хуже смерти.
Есть такие слова и темы, которые у понимающих людей смеха не вызывают. У непонимающих - да, но горевские к ним не относились. Да и носила Яковлевна общую всем фамилию - Горева. А жила совсем одинёшенька, и уже никто вокруг не помнил, была ли у нее какая родня…
Вредно, однако, так заживаться.
Селение с этого краю оканчивалось березовой рощицей, и сквозь редкие столбики светлых, как свечи, дерев, привязанная к одному из них, всегда паслась Машка - корова как корова, замечательная, однако, тем, что была она, как сказано, последней в деревне и даже на целой городской окраине, но кормила исправно своим молоком хозяйку Яковлевну да редких совсем горевских младенцев.
Увидев Яковлевну, ребятня недружно, но вежливо здоровалась с ней, и та улыбалась, кивая, ощеривая почти беззубый рот. А проходя мимо Машки, мальчики всякий раз поворачивали головы к ней и тем, хоть и не равняясь в строю, все же отдавали честь добродушной знакомой животине.
Березовая рощица перебегала дорогу, окружала со всех сторон, но ненадолго, потом обрывалась, и за ней сразу начиналось поле, разрезанное извилистым рвом, по дну которого текла меленькая, по колено, речка с необыкновенным названием Сластёна.
Дорога сползала в ров и на другом берегу речки этой взмывала вверх, довольно круто, так что не всякая машина могла тут проскочить, и потому путь этот считался тупиковым. Горевский семерик полагал, что обладает неким правом собственности на кусок речушки от дальней излучины слева до столь же дальней излучины справа. Вот там пусть лезут в воду все кому не лень, а здесь право первости, и не просто так, но по наследству, принадлежит им.
Всякие нарушения своего права на кусок речки остро переживали не только ребята, но и вся бывшая деревня, но поделать с этим ничего не могла. Время от времени, хотя и нечасто, по дороге мимо состарившихся деревянных домишек, разбрызгивая лужи, проносились кавалькады из двух-трех, а то и четырех автомобилей со включенной на всю мощь музыкой, и из-за рощицы чуть не до глубокой ночи доносился ор и пьяные крики взбесившихся пришлецов. Вместо того чтобы, по здравому разумению, утихнуть, услышать тишину и птиц, они продолжали орать, прыгать под яростные звуки оглушительной музыки, крушить орешник на берегу речки, ломать деревья, жечь костры - одни для шашлыков и кебабов, а другие просто для дыма, чтобы отогнать комарье, и после этого сущего погрома не день и не два приходила в себя речка и ров, по которому она протекала, и берега, до того цветшие и ромашкой, и васильком, и чебрецом, после нашествия вытоптаны были до простой бедной грязи.
Бориска, бывало, и в одиночку, а чаще с братками и Глебкой за спиной, сторожко подходил к краю речки после таких чуждых наездов. И хотя они не разговаривали между собой о человеческом паскудстве вообще и о природе в частности, души их бунтовали и страдали. Тихая, не объяснимая словами ненависть поднималась откуда-то снизу. И хотя ни у кого нет прав на эту общую речку, - дело ясное, несмотря на все их детские фантазии, - чувство они испытывали такое, будто кто-то чужой без спросу вошел в их дома с грязными ногами и все истоптал, испакостил, оставив им непроизнесенный вопрос: зачем, почему? По какому праву?
В тот день, еще разогретый для Бориски недавней стычкой в парке и совсем свежей возлешкольной расправой, не утихшими желаниями отомстить обидчикам и душевной смутой незнания, как это осуществить, они нежданно застали там того высокого парня, которого еще в парке уронил, ударив в подбородок, Борис.
Странно, но парень был один, сидел на берегу, опустив голову, а когда поднял ее, увидел целый семерик и в центре его Бориску все с тем же малышом за спиной, и в глазах его мелькнул ужас.
Но только мелькнул. Он отвернул лицо, снова опустил голову. Сидел же неловко, как-то сжавшись, положив руки на длинные колени, а на руки - голову.
Бориска клокотал. Все в нем перемешалось - и хорошее, и дурное. Из хорошего, хотя и не вполне справедливого - уязвленное чувство собственности на этот отрезок речки, куда лезут всякие там… А из плохого - чувство безнаказанности: ведь что бы ни сделал Боря этому длинному сейчас, все в его воле и праве…
Однако вот что было самым нечестным: в парке он врезал длинному как следует, но не помнил его среди тех, кто валтузил его возле школы. О какой такой мести можно думать… Но ссадив Глебку, передав его на руки Акселю, Борис подошел к парню. Тот все так же, будто и забыв об угрозе, подступившей к нему, молча сидел на краю рва, положив на руки голову.
Борису послышалось, будто парень плачет, да и плечи его мелко вздрагивали. Мельком подумалось, что лучше бы остановиться, но на него смотрели пятеро. А Глебка сверкал своими восторженными глазенками, которые всегда ожидают чуда.
2*
Он подошел к парню со спины и, слегка разогнавшись, толкнул его. Тот коротко вскрикнул и кубарем полетел вниз. Сначала стукнулся о берег, потом плюхнулся в воду.
Горевский народ восторженно заорал, заметался по берегу, норовя добавить, если не кулаком, то словом, но Бориска рукой остановил мстителей.
А парень в джинсовом костюме стоял по колено в воде, трясся, плакал уже не таясь, и вдруг крикнул, обращаясь к Бориске:
– Фашист!
А потом всем крикнул:
– Фашисты!
Народ от неожиданного ругательства обомлел. Парень, хватаясь руками за землю, соскальзывая и срываясь, выбрался на крутой берег, отбежал в сторону и, оборотясь, крикнул изо всех сил:
– Что вы за люди!
Он бежал к роще, к городу и громко, навзрыд уже, никого не сторожась, плакал, а троица свистела ему вслед. Глебка радостно прыгал на руках у
Васьки Акселерата. А Головастик вдруг сказал:
– Это Глебов из восьмого. У него вчера и отец, и мать накрылись. Бориска обмер:
– Как это?
– А так… Ехали на "Жигулях", пьяный шоферюга самосвалом сбил и раздавил…
Борьку будто в поддых кто-то ударил. Ноги ослабли, стали просто ватными. Он опустился на колени, свесил голову, спросил, едва слышно:
– Что же ты… Раньше-то…
Каждый из нас, пусть порой и нечаянно, совершает неправедные поступки. Одни рано или поздно стираются, исчезают вовсе. Но другие неотвязно скребут память, нежданно напоминают о себе и, смыкаясь с другими событиями жизни, вдруг оказываются чем-то вроде греховных отметин, за которые однажды - так или иначе - неминуемо приходит расплата…