Шрифт:
Призыв был срочным и сумбурным. Николаю только вчера исполнилось восемнадцать, и вот уже сегодня он стоит у райвоенкомата в толпе тревожно бубнящих мужчин и парней. На фронт забирали почти всех, кто был в состоянии воевать, а у Николая было здоровье быка, доставшееся по наследству от деда Василия, станичного кузнеца. Потому, не сегодня – завтра уедет он бить фашистов. Может, и не вернётся вовсе.
Жалко Николаю было лишь одного: одних он оставляет родителей на хозяйстве и невесту свою Катюшу. Они, конечно, будут помогать друг дружке, но мало ли каких напастей может случится, пока его не будет? Фашист, говорят, уже
– Не возьмут меня, наверное… Ох, не возьмут!– рядом с Николаем стоял его друг Гришка, круглый сирота. Зрение у него было слабовато: ближе видит лучше, а чуть далече – так и мать родную мог не признать. Врач из райцентра ему выписал очки, да только разбил их по неосторожности на прошлой неделе. Отец его был конюхом, утонул в речке, когда пьяный купался, а мать болела тифом и быстро сгорела. Не осталось у Гришки здесь никого, вот и хотел он вместе с другом уйти воевать.
– Да не дрейфь ты. Сейчас хорошо попросим, и нормально всё будет.
– Ага, будет… Вон, Степана не взяли, а у него зрением куда лучше моего. Только с желудком, говорят, нелады.
– Возьмут!– уверенно обнял друга за плечи Николай.– Мы чего-нибудь придумаем.
###
Катюша плакала только тогда, когда её никто не видел. А при Николае и тем паче – слезинки ни разу не проронила. Она тихо кляла всех фашистов вместе с их проклятым Гитлером, который затеял войну. По старой традиции, Катя вышила любимому кисет, насыпала туда свежего, крепкого табаку. Хоть Николай и не курит, зато будет угощать им своих боевых товарищей.
Жила Катя с тёткой Настей, которая приходилась ей приемной матерью. Семнадцать лет назад подбросили малышку под забор Анастасии Степановны, и с тех пор живут они под одной крышей душа в душу. Хозяин дома – Василий Васильевич, муж тётки Насти. Когда-то он был председателем колхоза, а теперь мирно грел свои старые кости на печке. Они вместе управлялись по хозяйству, варили щи, вечерами вышивали, вязали да пели долгие красивые песни…
Вот уже завтра на рассвете Николай уедет на фронт бить фашистов. Будет отвоёвывать родные просторы у врага. А как вернется с победой, они обязательно справят свадьбу, и им от правления колхоза избу поставят.
Не хотела Катя думать о плохом. Иначе сбудется, как говорила порой тётка Настя. А вот и она, зашла с улицы.
– Ты ему образок дай с собой, пусть его Боженька оберегает, а мы ещё за Кольку твоего, и за всех солдатиков наших, заступников молить будем.
– Хорошо.
– Плакала опять?– тётка открыла подпол, чтобы сложить туда яйца, собранные только что в курятнике.
– Да как же тут не плакать. Каждый день душа болит…– Катюша едва успела подавить предательский всхлип.
– Такая наша бабья доля – ждать да плакать. Подсоби мне.
Катя взяла у тётки свежие, ещё не обмытые яйца и спустила их вниз, где прохладней.
В эту ночь она почти не спала.
###
Уезжал Николай не один. Много было мужиков из станицы, но вот Гришку не взяли – завернули назад. Тот в военкомате настоящий скандал устроил, доказывал, что он хоть и подслеповат, но уж по фашисту-то не промахнётся, но врачи были непреклонны. Тогда Гришка заявил, что будет сидеть здесь, пока его не определят в войска. В итоге, ребятки из конвоя взяли его под белы рученьки и вытурили вон. Сказали, что и в тылу нужны рабочие руки. Теперь он стоял среди провожающих и с тоской смотрел на призывников.
– Всё равно сбегу на войну,– шепнул он на ухо Коле.– Всё одно – сбегу.
– Сиди лучше дома, за моими присматривай. Мало ли чего случится.
– Не могу я, понимаешь, как инвалид, или как старик какой дома сидеть, когда на передовой бойцов не хватает!
– Знать, судьба у тебя такая, брат. Не дрейфь – может, и тебя возьмут, как туго станет.
Прощались быстро. Родственники прилипли к новобранцам, обняли их крепко, как в последний раз. Катюша кольнула Николя носом в щеку, прильнула к груди на миг и тут же отстранилась. Иначе бы точно расплакалась, а ей этого делать не хотелось, чтобы не бередить сердце любимого лишний раз. Не плакса она, просто время такое.
Коля вместе с товарищами повскакивали в машины и с гудением покатили в райцентр. Там они сядут на поезд – и на фронт. Провожали всем селом аж до самого верстового столба. На передней повозке сидел тракторист-передовик Иван Криница и на гармони своей задорно горланил «Как родная меня мать провожала». Песня подняла всем настроение, и тяжесть прощания уже не так стала давить на станичников. Как проехали столбы – тут уже скорость стали прибавлять, потому как в военкомате за явкой следили строго.
Пыль, поднятая колесами, быстро отделила сельчан от солдат, но звонкое, с надрывом пение Ивана долго ещё раздавалось над станичными просторами.
###
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Не знали мы печали, так немцы прибежали!– тётка Настя дрожащими от злости руками поставила на стол нехитрый провиант.
Вчера немцы забрали у них почти всех кур, оставили только пару чахленьких хохлаток. Сегодня они взяли муку, яйца и сало. Катюша сначала хотела вступиться за имущество, но тётка Настя остановила её:
– Не лезь! Убьют ещё.
Дед Василий, вставая с печки, только досадливо закряхтел и тихо выматерился сквозь зубы. Будь он моложе лет на двадцать, он бы их всех в дугу согнул и петь «Интернационал» заставил, но старость взяла своё. Теперь его даже на полевые работы не берут.
Немцы тем временем прошлись по хате, оглядели её пристально. Мол, чего бы взять ещё? Им было невдомек, что среди селян бедными считаются не те, у кого меньше золота да каменьев, а тот, кто в силу своей лени либо немощи содержит небольшое хозяйство. Один из фрицев вдруг заметил икону в углу. Лик Христа был написан на дереве и краска уже пооблупилась местами. Эта икона стояла здесь с незапамятных времен, и кто знает, в каком веке была писана. Фриц подошел к лику и, довольно поцокав языком, взял его в руки. Тут уж не выдержала тётка Настя: