Словами огня и леса Том 1 и Том 2
Шрифт:
— Конечно. С чего это ты?
— Ты с таким презрением говоришь обо всех… даже о Сильных. А я — что я для тебя значу?
— Да ты что, Кайе?! — тот сел на траву рядом с ним. — С кем ты себя равняешь?? Ты не заболел?
— Ты любишь меня — или ценишь мою Силу?
— Вы неразрывны.
— Я знаю, и все же… Если бы вдруг я лишился ее…
— Тогда я просто оберегал бы тебя.
Мальчишка обвил руками его шею, спрятал лицо на груди.
— Не оставляй меня никогда. У меня больше никого нет.
Старший брат осторожно расцепил его руки, чуть отстранил, поднял
— Есть дед, сестра и мать. И еще куча родни. Этого мало?
— Мне — мало. Дедушка такой строгий и равнодушный всегда, Киаль знать ничего не хочет кроме своих танцев, птиц и цветов. Она просто глупая. Если бы я родился птичкой, она бы меня обожала. Но я… не птичка совсем. А мать… ей только сны интересны. Мне тоже иногда снится всякое, но я же не пью все те зелья!
Къятта не мог сдержать улыбки, слыша такие заключения от мальчика, не достигшего еще начала созревания.
— Если бы ты думал почаще, — пробормотал он. И добавил, стараясь донести до младшего весь смысл слов: — Ты можешь считать близких глупыми или слабыми, но помни — свой Род защищают всегда. В этом правы даже дикари.
…Звонкие голоса раздавались из-за поворота одной из улочек. Кайе пробежал несколько шагов и остановился. На маленькой площадке шестеро детей играли в мяч — встрепанные, пыльные, смеющиеся. Мальчика заметили, стихли, рассматривая. Потом одна девочка улыбнулась ему и сделала приглашающий знак. Одеты все были в короткие штаны, даже девочки — удобнее для игры, чем запашные юбки; на девочках кофточки-челле. Кайе подошел к детям, всматриваясь в лица. Дети почуяли в новичке вожака, настроенного благожелательно.
— Иди на нашу половину, — позвал один мальчик.
И вскрикнул другой. Пальцем показал на золотой знак, украшающий плечо. Дети застыли, не смея пошевелиться. Они больше не улыбались. Они смотрели как на… огромного паука, упавшего на площадку.
Кайе скривился презрительно, шагнул к девочке, державшей мяч. Взглянул в упор. Красива — смуглая почти до черноты, тугие кольца волос. Прижимала к себе мяч, словно пыталась спрятаться за ним.
— Дай, — приказал.
Девочка дрожащей рукой протянула войлочный шар, оплетенный тонкой веревкой.
Кайе зло усмехнулся и с разворота швырнул мяч в щиток, намеренно сильно, снеся его со стойки.
Повернулся и пошел прочь.
**
Настоящее
Огонька разбудил сухой перестук — каменный ливень пролился на его постель. Сел, пытаясь проморгаться — постель была усыпана агатами, и необработанными, и уже отшлифованными бусинами.
— Ты что? — ошарашено спросил он у довольного Кайе. — Ты это зачем?
— Привет тебе с вашего прииска. Не скучал?
Огонек взял один из агатов. Серые ломаные линии, верхушки леса в тумане….
— Прииска больше нет?
— Почему же. Сперва надо понять, много ли там осталось этого, — указал на самоцвет, что держал в руке Огонек. — Зачем закрывать хорошее место? Они незаконно торговали с Чема. Теперь работы пойдут как положено.
— Там про меня…
Кайе как ни в чем не бывало уселся рядом, взял пригоршню камней.
— Никогда не понимал, что в агатах такого, — поднял один, повернул к свету — утренний, он как нельзя больше подходил к неяркому рисунку на сколе.
— Какие ты больше любишь, если не эти? — спросил полукровка, решив отвечать, словно и не было ничего.
— Прозрачные, горящие изнутри. И Солнечный камень — больше всего, хотя он непрозрачный, правда… Но я никаких не ношу, — и высыпал агаты обратно.
— Про меня что-то сказали рабочие? — спросил Огонек неуверенно, выбираясь из-под самоцветов так, чтобы не просыпать все на пол.
— Что ты из ниоткуда взялся. Никто не знал большего. Удивлялись, как ты выжил в лесу, если и впрямь был один. Хотя думают, тебя кто-то привез.
— Все это время разбирались насчет меня?
— Ох, нет, конечно. Тайная добыча! Пришлось выяснять, кто зачинщик, с кем торговали…
— А это зачем?
— Мало ли. Вдруг и еще незаконные прииски есть.
Кайе вдруг обернулся, придержал Огонька, который вставал уже:
— Крепко тебе доставалось?
— Ну… как, наверное, всем в таком положении, — он вспомнил Атуили, сломанную ногу рабочего; невольно ссутулился, стараясь стать меньше.
— Ты о себе говори, не о ком-то.
— Мне не хотелось бы… вспоминать. Зачем теперь?
— Я хочу знать, — придвинулся ближе, положил руку на плечи, привычно уже; голос Кайе стал негромким, ниже обычного и чуть протяжней — верный признак, что заупрямился и не отстанет, пока не получит желаемое. Пришлось рассказывать, хоть неприятно было снова мысленно возвращаться к тому полуголодному существу в синяках. Сухо говорил, ничего не расписывая, наоборот, преуменьшая. Кайе слушал на редкость внимательно, таким он только во время песен бывал. Спрашивал, не давая отвечать совсем уж кратко.
— Так, в общем, — закончил Огонек. Не оставляло чувство, словно какая-то жирная липкая грязь на руках. Агаты трогать такими руками не хотелось.
— Угу.
— Сегодня ты… я… — за эти дни мальчишка почти сумел принять всё, что узнал недавно, но еще не был готов общаться, как раньше, как недавно совсем.
— Дома побудь. Вот, последнее дело осталось, — Кайе встал, кивнул на рассыпанные самоцветы. — Я после полудня приду.
**
— Скучаешь? — спросил Къятта, прислоняясь к стене у дверного проема. — Бросил тебя малыш?
— Мне вполне неплохо тут, — настороженно сказал Огонек. Гость был словно клинок, выросший из пола — и не трогает, а заранее страшно, и не должен бы появиться тут вообще.
— Вставай, прогуляешься.
— Один я могу выходить только в сад. Куда ты меня зовешь?
— Думаешь, моего разрешения не хватит, чтобы вывести тебя куда угодно?
— Хватит, — обронил он, нахохлившись, не скрывая своего нежелания. Приготовился встать.
— Я всего лишь хотел тебе кое-что показать, — сказал Къятта на удивление мирно. Колючесть полукровки у него даже будто сочувствие вызывала. Огонек думал — рассердится, самое малое. С чего бы он вообще заговорил с тем, кого считал не важнее дорожной пыли?