Словарь Ламприера
Шрифт:
— Нет, — наконец ответил виконт. — Он жив. Девушка радостно вскрикнула.
— Я покончу с ним, — сказал Ле Мара.
— Нет! — сказал виконт.
— Я найду его… — Но виконт, видимо, удержал Ле Мара. Голос его звучал совсем тихо.
— Прошлое вернулось. Я видел это там, наверху. Оно меня нашло. Ты знаешь, о чем я говорю…
— Прецепс поступит с мальчишкой так, как мы сказали, если мы сейчас его не найдем.
— Оставь это, я сказал. Пойми, его надо пока оставить в покое. Сейчас нам на крючок идет рыбка побольше, а если мальчишка появится, они разделят судьбу. Поехали.
Когда карета двинулась с места, Назим вышел на Хеймаркет и увидел, что она свернула на север. Потом он без труда нашел юношу. Лжеламприер лежал на земле с другой стороны театра, и с ним был Септимус Прецепс. Хеймаркет был полон людей, бродивших по улицам, и Назим смешался с толпой. Вскоре появились и эти двое: сперва Прецепс, а за ним,
Когда Септимус со своим спутником скрылись в доме на Саутгемптон-стрит, Назим ощутил, что людские толпы обрели некую напряженную целеустремленность. Итак, это началось, думал он, продолжая дежурить у дома.
Через некоторое время Лжеламприер и Септимус снова появились на улице, они опять поменялись ролями. Теперь Септимус Прецепс поддерживал своего товарища, словно тот был пьян и еле стоял на ногах. Толпы на улице становились все многолюднее. Назим увидел, как Прецепс останавливает карету, двигавшуюся со Стренда, и усаживает в нее почти бесчувственного Лжеламприера.
— Леднхолл, Торговый дом Ост-Индской компании!
Карета направилась в гущу толпы, и Назим не стал ее преследовать. Если этот Лжеламприер и шел каким-то своим, параллельным путем в борьбе с Компанией, то он, видимо, уже добрался до его конца. А путь Назима продолжался, и он не мог остановиться теперь. Город уже стоял на краю скалы, и послезавтра будет поздно.
Назим отправился в доки и взломал дверь склада на пристани Хайза. Разыскав нужный инструмент, он вернулся в свой подвал. Весь последующий день он пролежал в тяжелом оцепенении с открытыми глазами, глядя в темноту и размышляя о том, что он в конце концов собрался предпринять. Когда опустилась ночь, он двинулся через толпы прохожих к дому Ле Мара. Окна его были, как обычно, темны. Назим вошел через черный ход и спустился в подвал. Крышка люка в полу оказалась заперта, как он и предполагал. Назим снял с пояса лом и вставил его в щель между крышкой и полом. Потом он навалился на инструмент всем весом своего тела, крышка заскрипела, треснула и раскололась. Назим собрался с духом, отбросил ее прочь и заглянул в отверстие люка. Шахта уходила вниз и терялась в темноте. Вперед, сказал он себе, там его ждут.
Ламприер чувствовал, как тугой канат мускулов змеится вверх по спине и свивается в петлю где-то у основания черепа. Крошечный оранжевый огонек превратился в желтый, затем раскалился добела и начал разрастаться, пока беззвучный взрыв не заполнил все вокруг белым светом, потом свет погас, и он полетел под землю; тело его было плотней и тверже камней и скал, крошившихся в пыль на его пути, пока непреодолимая сила увлекала его все глубже. Он не мог ни видеть, ни слышать, не чувствовал ни вкуса, ни запаха, и ощущал лишь, как рассыпаются и расступаются перед ним пласты известняка. Он ощущал широкие извивы и волнообразные полосы пространства, проходя сквозь синклинали и антиклинали слоев горных пород и преодолевая спуски и подъемы их разрывов. Его голова была алмазом, конечности — закаленной сталью. Он чувствовал, как дрожит земля у него за спиной, и знал, что это Септимус. Он не останавливался и не оборачивался. Он скользил вдоль свинцовых жил, окутанных кальцитом, и через пласты ископаемых, мимо окаменевших морских лилий и кораллов. Холодная гладкая глина, красная от окисей, обтекала его со всех сторон, пока его тело разрезало один за другим слои напластований. Вокруг сочилась и капала вода из расщелин и разломов. Он чувствовал на себе ее живительные струи, тело его шипело и извергало клубы пара. Он был раскален добела. Полосатый мрамор, доломит и вкрапленный в породу периклаз крошились, как мел, на его пути, и он летел сквозь пласты глинистого сланца, мимо валунов и тяжелых залежей глины, через гнезда гремучего газа и колодцы с мертвым воздухом, в гранитную тьму, которая длилась и не кончалась, и он уже едва мог понять, движется он или уже остановился. Нисхождение замедлялось, камень становился все тверже и неподатливей. Дрожь за его спиной прекратилась. Он был внутри скалы.,
Камень давил на него со всех сторон, тысячи тонн камня, прижавшиеся к коже, лицу и глазам. Он был совершенно один. В сплошной тьме. Он попался в ловушку.
Ламприер открыл глаза, и в первую секунду ему показалось, что это длится его кошмар. Он лежал в сухой, как мука, пыли. Вокруг было темно. Он был тут один. Он повернул голову, и глухая боль поползла по плечам и отдалась в черепе. Во рту чувствовался отвратительный привкус. Ламприер поднес руки к лицу и проверил: очки были на нем. Он лежал на спине, голова и ноги его были слегка приподняты каким-то изгибом. Он был под землей. Немного полежав, вглядываясь во тьму, он понял, что темнота, окружавшая его, не была полной тьмой могилы. Поднеся руку к лицу, он мог сосчитать пальцы. Откуда-то просачивался слабый рассеянный свет, источник которого был непонятен, и в этом тусклом свете Ламприер разглядел, что лежит в туннеле, уходящем в обе стороны. Он заставил себя приподняться. Голова раскалывалась от тупой боли. Но он, как ни странно, был абсолютно спокоен.
Ему все стало ясно. Септимус с самого начала, еще в конторе Скьюера, вел с ним нечестную игру. Он был и остался предателем. Кастерлей был одним из членов «Каббалы», из тех, кто бежал из Рошели. Кастерлей был убийцей его отца, а может быть, и деда, и прадеда. С помощью Септимуса (он тоже один из них? или был нанят?) Кастерлей управлял им, как марионеткой. А Ламприер верил всему, что ему внушали. Смерть отца, смерть той женщины в яме у де Виров, смерть девушки на фабрике Коуда — эти убийства он связывал со своими фантазиями, он готов был поверить, что он в них виновен. Актеон, Даная, Ифигения. Ему навязывали роль Париса, о котором он сам написал в своем словаре, что он «сражался как трус». Причиной осады Трои и гибели троянцев была «безрассудная страсть» Париса… Пожалуй, Ламприер мог бы и раньше увидеть истину за этим маскарадом, если бы не… Но нет, он не Парис. И чувство его к Джульетте больше, чем просто безрассудная страсть.
Воздух в туннеле был теплым и неподвижным. Хотя он был в очках, в тусклом свете Ламприер улавливал только общие очертания места, где он находился. В нескольких ярдах слева от себя он различил какую-то темную фигуру — Ламприер пополз к этой фигуре, но стоило ему сдвинуться с места, как все вокруг исчезло в плотном черном облаке. Пыль 'была такой сухой и тонкой, что при малейшем движении она взлетала в воздух огромными клубами. Вдохнув, Ламприер закашлялся, и облако стало еще гуще. Пыль ослепляла и мешала дышать. Он замер на месте с закрытыми глазами. Когда через несколько минут он открыл глаза, пыль осела, и вновь появился слабый свет. Он осторожно смахнул с лица и очков слой пыли. Свет стал теперь ярче и имел желтоватый оттенок. Темная фигура оставалась на том же месте, теперь Ламприеру казалось, что это человек, который лежит в таком же положении, как и он сам. Но ее уже скрывали от его взора невысокие завихрения пыли. Она поднималась под ногами человека, который с фонарем в руках двигался по направлению к Ламприеру. Теперь он уже слышал мягкое шуршание шагов, свет приближался, и вместе с ним облако пыли. Глаза Ламприера слезились, ноздри были забиты. Он ничего не видел за этой мерзостью. Шаги умолкли, фонарь повис над его головой. Ламприер хотел заговорить, но только закашлялся. Наконец пыль улеглась, и он посмотрел наверх и увидел того, кто подошел к нему. Он ожидал увидеть Септимуса, Кастерлея, даже Джульетту, но никак не этого человека. Он не мог оказаться здесь, он был на Джерси, в том невероятно далеком мире, где был его родной дом. Он увидел знакомое с детства лицо. Это был лучший друг отца. Это к нему в тот последний летний день направлялся отец, это он не дождался Шарля и пошел ему навстречу и нашел в полях у Бланш-Пьер обезумевшего от страшного зрелища отцовской смерти, почти невменяемого сына. Сколько веков прошло с этого дня…
В желтом свете фонаря лицо друга и компаньона отца было спокойно, он глядел на Ламприера без всякого удивления.
— Джейк! — только и смог сказать Ламприер.
— Жак, — поправил его Жак и наклонился, чтобы помочь Ламприеру подняться.
В голове Ламприера завертелось множество серьезных и важных вопросов, но Ламприер ничего не спросил.
Они шли вдвоем по извилистым переходам и сводчатым пещерам Зверя, и вопросы замирали на губах, словно одно присутствие здесь Джейка давало исчерпывающий ответ на любые вопросы. Как еще он мог бы здесь оказаться, если не…
Потом пыль улеглась, и Ламприер окончательно онемел, отчетливо увидев темную фигуру, которую заметил еще раньше, но не смог разглядеть. В свете лампы поперек туннеля, всего в десяти ярдах от него, лежало мертвое тело. Ламприер медленно подошел. Черная пыль снова поднялась клубами, скрывая труп. Ламприер стоял над ним и ждал, пока облако пыли осядет. Затем из вихрей пыли появилось лицо, похожее на лицо утопленника, всплывающего из воды. Ламприер увидел белые зубы и тонкие, словно ниточки, губы. Глаза превратились в горошины, а кожа так туго обтягивала череп, что казалось, будто безводный туннель высосал из тела всю жидкость, оставив только кожу, сухую, как бумага, натянутую на фарфоровые кости.