Слово арата
Шрифт:
— А ты сам видел германцев? — спросил кто-то.
— А ты думал? И в плен брали. Из окопа прицелишься в другой раз, как в твою косулю. А не видя, как будешь стрелять? — посмеивался Данилка.
— Ну какие они, германы? — наседали ребята. — Как мы или другие?
Не похожи. Фуражка у нас простая, а у них как монастырская крыша: на макушке — шишка, а по бокам — рога.
— А сильны они? Ты их повалишь, если без всего, без ружья?
— Без всего они не идут. К пике и штыку не приучены. На одного нашего
— Ишь ты! Так, так…
— Зато смерть хитрые они, германцы-то. Оденутся в нашу форму, пролезут на склады и воруют припасы, оружие. Нам, бывает, и стрелять нечем… И так бывало: смотришь — ровное место, травой поросло. Вдруг из-под земли, как в твоей сказке, выходят ихние артиллеристы и выкатывают с собой пушку. Загодя приготовились воевать.
Через несколько месяцев пришел домой и наш Веденей. Много вечеров и ночей мы просидели с ним в нашей землянке, слушая его спокойную, увесистую речь о том, как рабочие и солдаты скинули царя, и о том, как власть перешла в руки Советов.
Глава 4
Партизаны
В наши места приходило много вооруженных людей. Про одних говорили, что это белые, про других — красные, про третьих — монголы.
Был осенний вечер. Солнце ушло куда-то за Саянские хребты, и только его алые отблески кое-где лежали на самых высоких шапках горы Кускуннуг. Такой алый закат напоминает мне примету охотника Томбаштая, говорившего: «Завтра будет хороший день, и он принесет нам удачу».
«Да, — подумал я, — хорошо было бы, если бы эти непонятные для меня люди, именующие себя красными партизанами, дали нам завтра хорошую жизнь, хорошую удачу. Веденей Сидоров зря не скажет».
Однажды я на сивом коне хозяина поехал на Терзиг за скотом.
Тамошние ребятишки видели стадо, уходившее вверх по ущелью Мерген.
«Кто напугал моих коров? Теперь до ночи с ними не управлюсь, — невесело думал я. — Ой, как проучит меня хозяин!»
На перевале, навстречу мне выехало около тридцати вооруженных людей.
— Откуда едешь? Знаешь, где белые? — спросил один из них по-русски.
Я, мотая головой, сказал по-тувински, что ничего не знаю.
В это время к нам подскакал на красивом коне человек в кожаной тужурке, с револьвером и гранатами за поясом.
Он стал ругать товарищей:
— Зачем вы привязались к мальчику? Бросьте, ребята!
Я обрадовался, услышав эти слова.
— Товарищ командир, разрешите сменить у него лошадь, — обратился один из всадников к тому, который подъехал.
— Это другое дело. Безусловно, можно сменить, — сказал командир.
Тот, что спрашивал, подошел ко мне.
— Ты возьмешь моего коня, конь хороший,
Когда я слез, он оседлал своего коня моим седлом.
— Ну вот, у тебя замечательный конь! — добродушно смеясь, сказал партизан. Он стал седлать Сивку.
Я увидел, что получил в обмен действительно хорошую лошадь. Ей надо было только отдохнуть немного.
Отряд тронулся. Командир еще медлил. Я спросил его по-русски:
— Кто вы такие, откуда приехали?
На его лице я увидел удивление.
— Ты только что говорил, что не умеешь говорить по-русски. Когда же ты научился?
— Я работник Чолдак-Степана, — объяснил я ему. — Я испугался вас и потому обманул.
— Нас не надо бояться. Мы красные бойцы Щетинкина — партизаны. Слышал? Мы пришли защищать бедняков.
Он вынул из переметной сумы краюху хлеба и протянул мне со словами:
— Возьми на дорогу. До свиданья, товарищ.
— До свиданья!
Проводив своего нового знакомца, я задумался: «Что мне теперь делать? У меня чудесный большой конь, но он совсем измучен. На нем не поднимешься в горы, не угонишься за коровами. А если я и найду коров, то понравится ли Гнедко Чолдак-Степану? Ведь хозяин мой тоже с норовом, как старый Рыжка. Нет, уж лучше не возвращаться домой». И я поехал к матери.
Глава 5
Как хорошо!
Бедный Гнедко еле-еле переставлял ноги. Мне стоило большого труда заставить его пойти хотя бы трусцой. Конь — животное умное; недаром он сразу понял, что ему вверена жизнь нового седока, и теперь в меру оставшихся сил перебирал ногами.
Я погладил конскую шею.
«Откуда ты, из каких краев света и почему молчишь? Должно быть, тебе действительно досталось! Чу, чу! Повеселей, осталось немножко, скоро покажется наш берестяной чум. Приедем — подкормлю тебя, ты поправишься и станешь не хуже Сивки».
Когда мы добрались до Мерген, день уже кончался. В золотой мгле вечера еще ярче пылали облетевшие листья. Они так густо усыпали землю, что мой конь, только что прихрамывавший на степной дороге, пошел спокойно и уверенно.
Вот и наш чум. Стоит он вдали от других чумов, затерявшись в чаще мергенской тайги у подножья горы Кускуннуг. От чума узенькой струйкой вытянулся к небу голубой дым. Так тихо, что слышно, как в костре трещат сучья.
Соскочив с Гнедка, я расседлал его и пустил пастись. Куда девалась его усталость? Отойдя в сторону и опустившись на бок, Гнедко принялся кататься, потом вскочил, встряхнулся и так фыркнул и заржал, что эхо разлетелось по всем хребтам, словно фыркало и ржало сто лошадей.