Слово арата
Шрифт:
— Пока у нас еще почти нет крупных предприятий, — объяснял мне друг. — Несколько кустарных артелей, машиноремонтная мастерская да две-три кузницы — вот и вся столичная промышленность!..
Прогулка наша основательно затянулась. Но мы не просто бродили по улицам. Знакомя меня со своей столицей, Элдеп-Очур как бы совершил со мной экскурсию по повестке дня партийного съезда. Передо мной с предельной четкостью была развернута программа партии — борьба с остатками феодализма и всевластьем буддистов, неотложные задачи в области промышленности, строительства, торговли, развития культуры…
— Дороги
Я горячо поблагодарил друга.
…Мог ли я предполагать, что это была, по существу, последняя наша встреча. Нет, мы еще не раз виделись в дни работы съезда, но это были короткие, мимолетные и чисто деловые свиданья. Такого, как этот день, когда мы были просто добрыми друзьями, когда молодость и энергия были для нас тем, что еще не умеешь оценить по-настоящему, а высокая ответственность, возложенная на нас, не отягощала плечи, — судьба нам больше не подарила.
Я оказался в Улан-Баторе лишь через десять лет, в 1940 году. Эддеп-Очур был тяжело болен. Он уже не вставал с постели. Участвуя в подавлении восстания феодалов, Элдеп попал в аварию, вернее — в ловушку. Машина, на которой он ехал, свалилась в замаскированную яму, вырытую на дороге. Элдеп сломал позвоночник.
Я пришел к нему. Обложенный подушками, он полусидел. Вид у него был изможденный. Щеки впали, глаза ввалились. А улыбка была прежняя и взгляд тот же — молодой, озорной. Казалось, сейчас он вскочит, облапит так, что кости затрещат… Увы, только казалось.
— Говорить долго нам не разрешили.
— Что поделаешь! — сокрушался Элдеп. — Надо слушаться. Поправлюсь — обязательно к тебе приеду. Надо же нанести ответный визит!
Не поправился. Не приехал…
Глава 15
Мятеж
Съезд проходил в огромной юрте наподобие теперешних цирков-шапито. Потолок подпирало бесчисленное количество столбов. Наверху, посередине, — единственное окно. От зала-амфитеатра разбегались коридорчики, в которых были расположены маленькие комнатки-раздевалки. В задней части юрты стояла низенькая сцена. Дощатый пол ходил ходуном, будто канатный мост, и скрипел под ногами, как бы осторожно ни ступали. Да и все сооружение качалось и скрипело от ветра. Казалось, оно вот-вот развалится.
Но, несмотря на внешние отличия, многое: в выступлениях делегатов, в их разговорах между собой, в повестке дня хурала — напоминало наш съезд. Много было общего. Казалось, наш большой разговор в Кызыле продолжили здесь. И в то же время все, что я слышал, как-то по-новому освещало нашу жизнь, наши тревоги и заботы, заставляло задумываться над тем, что у себя, дома, ускользнуло от внимания.
В перерыв я вышел на улицу.
Так же, как и у нас, перед юртой-театром, разбившись на кучки, беседовали араты. Также сидели на корточках, потягивали трубки. Один из них, одетый в новую баранью шубу, в лисьей шапке, из-под которой торчат обмороженные уши, возбужденно втолковывал собеседникам:
— У нас в сумоне нет ни одного врача. А эти проклятые
— Правильно! — откликнулся другой монгол со слезящимися глазами. — В нашем сумоне много больных. А ламы что? Только стараются побольше взять, а помощи от них никакой.
Рядом тоже говорили о ламах, но уже другое:
— Чем мы богаты, так это ламами. Каждый пятый мужчина — лама. Говорят, или отдай сына в хуре, или плати монастырский налог. А учить детей негде. Школ нет…
— В нашем аймаке такое положение, что власть у старых чиновников. Скот у них, пастбища тоже у них…
Неожиданно я услышал за спиной знакомый женский голос:
— Обязательно буду говорить о «беспорядках»! Видите, даже на нашем хурале сплошь мужчины. До каких пор женщин будут эксплуатировать?
Я обернулся.
— Здравствуйте, товарищ Янчимаа!
— Тока! Какими судьбами? Давно ли в наших краях? Как хорошо, что приехали! Элдепа видели?
Договорить нам помешал начавшийся хурал. Я только и успел узнать, что она работает в ЦК, заведует женотделом. Уже на ходу мы условились о встрече.
После перерыва выступал Элдеп. Я слушал его и будто шел по улицам монгольской столицы. Наш вчерашний разговор то и дело всплывал в памяти. «Дороги наших республик одинаковы. Задачи — близки» — каждым словом своего доклада Элдеп подтверждал это.
Прения, как и у нас, шли без регламента. Бады-Сагана, который вместе с Сухэ-Батором начинал революцию, сменял на трибуне Демир-Чыргал — скотовод из Улан-Гомского аймака, вслед за боевым другом Сухэ — Санхо из Хомду выступал тот самый арат с обмороженными ушами, который сетовал на отсутствие врачей… Больше всего говорили о скотоводстве — основной отрасли монгольского хозяйства, но почти каждый непременно заявлял о поддержке ЦК и правительства, их программы борьбы с феодалами и церковью. Я «мотал на ус», когда заходила речь о культурной революции — строительстве школ и больниц, когда вносились предложения о развитии местной промышленности, строительстве дорог, коллективизации сельского хозяйства…
Шагдыржап был прав: эта поездка на многое открыла мне глаза. Как он говорил? «Хорошее нам привезет, плохое там оставит». Несколько дней, проведенных на Великом хурале в Улан-Баторе, не только дали мне в обратную дорогу увесистый груз «хорошего», они подсказали, научили, как бороться со своим «плохим». А плохого в Туве оказалось больше, чем мы подозревали…
Через несколько дней меня срочно отозвали домой. В ответ на решения нашего партийного съезда недобитые феодалы и ламы в нескольких хошунах подняли контрреволюционный мятеж.
Многое было неясным. Судя по отрывочным сведениям, Дамдыкай мээрен, вставший во главе мятежа, сумел обманом и силой сколотить из аратов Шеми, Чыргакы, Чадана и Хондергея несколько банд. Мятежники хватали активистов, членов партии, пытали, мучили, убивали их. Но что замышляют мятежники, каковы их планы, что они предпримут, на что рассчитывают, — оставалось неизвестным.
При ЦК создали революционный штаб под председательством Шагдыржапа. В районы, охваченные восстанием, направили правительственные войска.