Слово о слове
Шрифт:
Вдумаемся. Понятие "человек" означает собой как отдельно взятую личность, так и весь человеческий род в целом, включая сюда не только тех обитателей далеких континентов, кто современен нам, но и всю череду уже гинувших в Лету поколений и всех тех, кому еще только предстоит последовать нам. Но сегодня, наверное, никому не придет в голову отождествить два эти значения. Ни один индивид, пусть это будет даже самый одаренный из всех ныне здравствующих людей, не в состоянии вместить в себя полную совокупность определений человеческого рода. В каком-то смысле род и индивид соотносятся друг с другом как две диаметрально противоположные величины – бесконечно малая и бесконечно большая. Но все же лингвистический факт этимологического родства этих, казалось бы, полярных категорий означает, что
Впрочем, если неоспорим этот лингвистический факт (вернее сказать, то, что стоит за ним), то любой отдельно взятый индивид также и в чисто количественном аспекте обязан быть сопоставимым со всем человеческим родом. Ведь никакая эволюция последнего не может не сказаться на развитии составляющих его индивидов. Поэтому мы вправе сделать заключение о том, что если видеть в нашей истории процесс последовательного накопления той таинственной субстанции, которая объединяет их, то человек конца двадцатого столетия от Рождества Христова должен столь же превосходить кроманьонца, сколь определения всего человеческого рода превосходят возможности того далекого племени, которое едва переступило порог, отделяющий стадо от общества.
Правда, сколь бы значительными ни были все эти отличия, они могут носить лишь количественный характер. Другими словами, ничто в них не содержит в себе принципиально инородного, поэтому любой индивид, будучи с помощью какой-то гипотетической машины времени перенесен на тысячелетия вперед, должен быть способен воспринять все ценности современной эпохи.
Но все же думается, что здесь пролегает куда более глубокая пропасть.
4.2. Прикосновенность к творению
Представляется, что не в формулировании физических законов, не в конструировании ватерклозета или персонального компьютера, не в осетрине с хреном и не в парламентарной демократии кроется подлинное величие нашего дерзкого племени. Тезис, который намерен отстаивать я, состоит в том, что все научные открытия, все достижения современной технологии, все завоевания демократии и парламентаризма – это не более чем побочный продукт всей человеческой истории. Не физические потребности плоти – ее движущая сила. Действительное существо созидания лежит совсем в другой, если угодно, чуждой всему материальному, сфере. Любовь и коварство, доблесть и алчность, милосердие и жестокость, верность и корысть, жертвенность и предательство… – ничто из этого ряда, который можно продолжать и продолжать едва ли не до бесконечности, не было знакомо человеку на рубеже верхнего палеолита. Но ведь именно этот предикативный ряд сегодня образует собой совокупность, вероятно, самых существенных определений человеческой души. Или – для тех, кому неприемлема такая терминология – человеческой личности. А значит, именно она (душа ли, личность) на протяжении всех истекших тысячелетий и была единственным предметом не прерываемой ни на единое мгновение его животворящей деятельности. Словом, тайна человеческой истории не запечатлевается в хронике войн или классовых битв, строительства городов или освоения новых континентов, освоения атома или раскрытия механизмов функционирования головного мозга – она в генезисе нашей души, и только этот вечный ее генезис образует собой ее подлинный смысл. Нет ничего ошибочнее, чем видеть в истории нашей цивилизации жизнеописание какого-то землепашца, который лишь изредка поднимает голову, чтобы взглянуть на звезды. Напротив, это история одного большого поэта, который в силу своей природы вынужден заботиться также и о земном, все прочее – не более чем следы, оставляемые им на зыбком песке веков…
Личность человека, душа индивида – вот то единственное, что делает его абсолютно равновеликим всему человеческому роду. Именно в этой таинственной и неопределимой субстанции он способен полностью растворить все его определения, и даже больше того – иногда встать над ним, чтобы повести его за собой. Именно она, будучи брошена на чашу каких-то нравственных весов, способна уравновесить судьбу индивида с судьбами целых народов. Именно она суть то бездонное метафизическое начало, что позволяет единым понятием человека объять и крохотную смертную монаду, и всю совокупность сквозящих через тысячелетия разноязыких племен…
Заметим: все предикаты его души человеку не даются с рождением. Но заметим и другое: мало что из их бесконечного ряда остается неизвестным ему если уже и не к обряду инициации, то во всяком случае ко времени его полного совершеннолетия. Впрочем, и само совершеннолетие во все времена определялось становлением у каждого входящего в мир взрослых соплеменников позитивной части всего спектра именно этих тонких материй. (Я не стану останавливаться здесь на том обстоятельстве, что в разные времена состав тех качеств, которые воспитывались в каждом индивиде, был разным: родовое сознание требовало формирования одного, общность, пришедшая на смену роду, – чего-то другого.) Но вместе с тем слишком мал и жизненный и эмоционально-волевой опыт каждого из нас, чтобы можно было говорить о том, что именно из него вступающим в самостоятельную жизнь человеком выносятся все необходимые представления о высших ценностях этого ряда. А это значит, что формируются они не где-нибудь, а все в том же знаковом общении с себе подобными.
Итак, опять мы приходим к знаковым системам.
Известно, что основной формой нашего общения является речь. Дар речи ниспосылается нам для того, чтобы мы могли понимать других и делать самих себя понятными всем. И было бы вполне логично предположить, что если во многом именно этому дару выпадает формировать самую душу человека, то речь должна быть если и не идеальным, то хотя бы приближающимся к какому-то совершенству устройством. Однако даже самый поверхностный взгляд способен обнаружить, что взятый сам по себе язык, которым мы пользуемся в повседневном речевом обиходе, вообще не способен обеспечить взаимопонимание.
Здесь нет никакого преувеличения или парадокса. В сущности все языки мира страдают одним и тем же: в них нет, вероятно, ни одного слова, которое имело бы один единственный, одинаково понимаемый всеми смысл, – без исключения любая единица языка имеет несколько, зачастую совершенно не связанных друг с другом, значений. Больше того, полный семантический спектр в сущности ни одной из них вообще не может быть исчерпан чем-либо определенным и формализованным. Ведь даже многотомные академические словари в состоянии привести лишь наиболее употребительные их применения. Между тем каждое слово может быть использовано и в совершенно "нестандартном" контексте: так называемая ненормативная лексика – это ведь не только то, достойной скрижалью чему могут служить лишь стены общественных туалетов или заборы: тайна речевой культуры во многом объясняется именно неконвенциональным использованием привычного.
При этом важно понять следующее. Слово нельзя уподобить некоторому стеллажу со множеством ячеек, каждая из которых наполнена чем-то своим. Это из отдельной ячейки можно взять ее содержимое и оперировать только им – слово всегда несет в себе все свои значения. Это значит, что хотим мы того или нет в любом речении какая-то незримая тень, казалось бы, полностью исключаемых его контекстом значений все равно будет витать над каждым произносимым или воспринимаемым нами словом. А отсюда, в свою очередь, вытекает, что где-то в глубинных структурах нашего сознания всегда будет откладываться нечто, семантически неравновеликое непосредственно обсуждаемому предмету.
Но если вообще никакое слово не имеет строго однозначного ограниченного какими-то четкими и всеми признанными рамками смысла, то что говорить об их сочетании? Ведь синтетический смысл даже самого простого предложения не складывается механически, иначе говоря, не составляет сумму значений всех входящих в его состав элементов, но образует собой нечто новое, в принципе не поддающееся элементарному синтезу. Неисповедимые пути восприятия родной речи скрывают от нас это, но каждому, кто начинал изучать чужие языки, хорошо знакома ситуация, когда уже выяснено значение всех образующих законченное речение слов, но общий смысл предложения все равно остается недоступным, и постижение его существа требует интеллектуальных усилий, сопоставимых с решением сложной инженерной задачи.