Слово о солдате (сборник)
Шрифт:
Весь народ и каждый из нас знает это и чувствует день и ночь, на всяком месте и во всяком деле. Чувствует каждым своим вздохом и каждой каплей крови. Это не может не отразиться в каждом мускуле нашего лица.
Посмотрите кругом: лица сейчас хмуры, серьезны и значительны, как никогда. На них отражается и играет зарево грозного пожара. На них легла великая патриотическая мысль, на них вспыхивает великая страсть, любовь к Родине и боль за нее, великая ненависть к врагу и жажда отмщения.
Горе и тревога страны — горе и тревога каждого из
Мы прожили один, и вступили в другой героический год. Велики эти годы. Они будут жить в веках, в памяти и в сердцах далеких-далеких поколений.
И мы будем жить в этой памяти, и мы должны быть достойными современниками, участниками этих героических дней и дел.
История не забудет нас. Признание наших дел и подвигов еще будет, — это мы знаем.
Но оно не только будет, оно уже есть, мы это видим. Мы это чувствуем. Историческое звание защитников Москвы в сорок первом году уже признано за нами, и имена героев этой защиты произносятся с такой же благоговейной признательностью, как звание защитников Москвы в тысяча восемьсот двенадцатом году на Бородинском поле. Звание защитников Сталинграда в наши дни уже овеяно славой, как и защитников Царицына в годы гражданской войны.
Надо каждому из нас быть достойным этих наших братьев-героев. Нужны наши подвиги. История и Родина ждут их от нас и одинаково ценят. Но есть и огромная разница: история может ждать, а Родина ждать не может.
Подвиги наши будут жить в истории.
Но эти подвиги родиться должны сегодня. История будет хранить их в грядущих веках.
Родина требует их в текущие дни.
Ибо история создается именно в эти дни, и чтобы стать достойным жить в истории столетия, надо быть готовым умереть за Родину сегодня.
В этой борьбе сейчас смысл нашей жизни. В этом сейчас должна быть ее цель.
Каждый из нас несет на плечах горе, взвалившееся на Родину и ее судьбу.
Каждый из нас нужен, необходим Родине, каждый из нас — самая большая ее ценность.
Мы все объединены единой великой любовью к Родине-матери. Мы все сегодня, более чем когда-либо, скорбью и гневом объединенные товарищи. Кровью спаянные братья. Мы все сейчас охвачены беспредельной ненавистью к врагу.
Миллионы сердец горят этой ненавистью, как одно-единое сердце.
Но ненависть и любовь не только живут в человеческом сердце рядом. Они родятся одно из другого. Наша ненависть к врагу может проистекать только из любви к Родине.
Кто отдал свое сердце народу, тот всегда будет жить в сердце народа.
Народ бессмертен, и не умрет слава его героев, его верных сынов.
Лев Вениаминович Никулин
Уральские очерки
Товарищи ленинградцы
Под
Звали его Алексей Ершов, и было ему за шестьдесят лет. Он кузнец известного в нашей стране трижды орденоносного завода имени Кирова. Зимой прошлого года он приехал вместе с тысячной армией рабочих на Урал из города Ленина. Это было великое переселение завода с запада на восток, передвижение людей из осажденного Ленинграда в город, который теперь по праву называется Танкогород. Старый кузнец перенес в Ленинграде всю тяжесть и лишения осады. Он не уходил из цеха, он работал под бомбежками вражеских самолетов. Иногда в цехе разрывался артиллерийский снаряд вражеского орудия, падали рядом раненые и убитые товарищи, но старик продолжал работать.
Кузнец — старая, заслуженная профессия в армии металлистов. Эта профессия переходит из рода в род. Сын Алексея Ершова выбрал другую профессию. Он поступил в индустриальный институт, и отец радовался, когда думал, что его сын все же будет работать на Кировском заводе, пусть инженером, а не кузнецом, но будет кировцем.
22 июня 1941 года, в первый же день войны, сын Алексея Ершова ушел на фронт. Отец проводил его, они обнялись в последний раз, а 10 июля старик получил извещение о том, что сын пал смертью храбрых…
— Должен вам сказать, — говорит старый кузнец Алексей Ершов, — что война застала меня на покое. Был я пенсионером, никому в тягость не был. Началась война — пришел я в заводоуправление и опять попросился на завод. Работу мне дали легкую, сочли, что старого человека нельзя перегружать. Работал я по деталям в механическом цехе. И вот в тот самый день, когда пришла повестка, подходит ко мне парторг цеха, обнял и говорит: «Прочти, Ершов, и чем можешь отплати гадинам…» Ну, не стану вам говорить, какое для меня это было горе: единственный сын был у меня… Держу в руках извещение, и взяла меня такая злоба на врагов, что тут же я пошел в заводоуправление и сказал: «Я кузнец. Тридцать лет был у молота, теперь на пенсии, работаю по деталям. Не надо мне пенсии, не хочу работать на легкой работе. Буду опять кузнецом, как тридцать лет был им». И просьбу мою уважили. Вот теперь работаю на Урале, как работал в родном Ленинграде.
И вот, стоит старый кузнец у тридцатитонного молота. С огромной силой, выбивая пламя, ударяет мощный молот! От его ударов сотрясается цех. Пламя освещает суровые, как бы отлитые из меди черты лица старого богатыря Алексея Ершова.
— Норму я выполняю на двести процентов, — говорит Ершов. — Кое-что придумал, чтобы облегчить работу, сделал себе хороший инструмент, раньше у меня инструмент был трудный, тяжелый…
Он вытирает локтем пот со лба и, помолчав, говорит:
— В общем надо считать — работаю в мои годы за двоих: за себя и за сына моего Валентина.