Слово Оберона
Шрифт:
— Будь и ты здоров, — отозвался мой друг приветливо, но холодновато, как и положено важной персоне. Мальчик удалился, часто оглядываясь: наверное, всем друзьям побежит рассказывать о замечательной встрече на опушке…
— Вроде бы никто не чихал, — сказала я Гарольду.
— Что?
— Ну, у нас «будь здоров» говорят, когда кто-нибудь чихает.
— Ага, — пробормотал он, явно думая о другом. — На всякий случай запоминай приметы: двуглавая сосна, от неё на север к зелёному камню… Ты следишь?
— Слежу.
— Положишь на камень руку, скажешь
— Нам туда?
— А что тебе не нравится? Извини, у нас метро пока не проложили!
Скрючившись в три погибели, Гарольд полез под камень, а я подумала с интересом: успел он покататься на нашем метро — или король ему рассказывал?
Жёсткая трава отпечатывалась на ладонях. Встав на четвереньки и стараясь дышать ртом, я вползла в щель вслед за Гарольдом (мне, конечно, было удобнее — я меньше раза в два). Покатый склон резко пошёл под откос, я не удержалась и съехала на животе, так что полоска дневного света осталась далеко вверху.
А через секунду и она исчезла — камень опустился на место. Я огляделась.
Да, я умела видеть в темноте — меня когда-то научил Оберон. У человека, глядящего ночным зрением, светятся глаза; я это знала — но всё равно на секунду испугалась, увидев Гарольда. Глазищи его горели двумя зелёными лампами на бледном лице, губы казались чёрными, а зубы — хищными. И кто бы мог подумать, что эта зловещая рожа принадлежит моему милейшему и добрейшему другу!
Я потихоньку улыбнулась.
Подземный ход был в самом деле «не метро»: Гарольду приходилось протискиваться боком. Свисали с потолка толстенные хваткие корни, всё норовили вцепиться в волосы. По стенам ползали мокрицы, иногда с потолка за шиворот капала вода. В одном месте стенка сплошь поросла грибами мерзкого вида: мне казалось, они поворачивают шляпки нам вслед. Приглядывают. Следят.
— Гарольд, ты наш мир хоть успел увидеть? Краешком глаза?
— Ну, — Гарольд, пыхтя, протискивался через особенно узкое место. — Так. Немножко. Мне было не до прогулок, сама понимаешь, я тебя искал.
— Хочешь, я тебе потом всё покажу?
— Ну… потом. Может быть.
Я на секундочку представила, как веду Гарольда… куда? В зоопарк? Так он таких зверей в своей жизни видел, рядом с которыми даже слон — ничем не примечательный и обыкновенный. В супермаркет? Ерунда, не годится, надо хорошенько обдумать, что есть в нашем мире такого, чтобы боевого мага удивить…
— Гарольд… А как сына назвали?
Он выпрямился, глянул на меня через плечо и почему-то засопел. Я уж думала, он не ответит, и стала гадать, как мог такой простой вопрос его смутить — когда он бросил на ходу, не оборачиваясь:
— Елен.
Я сперва не поняла:
— Как-как?
— Еленом назвали. Имя такое. Елен.
Я споткнулась о камень и чуть не упала.
— Так это… это ведь женское имя!
— Кто сказал? — спросил Гарольд задиристо. — Где это написано? Где такой закон?
Я остановилась. Гарольд прошёл несколько шагов и оглянулся:
— Ну ты чего?
Я сама не знала, что со мной. Неужели он назвал сына в мою честь?
— Скучал, — признался Гарольд, глядя на мокрицу, пробирающуюся по земляной стене. — Когда люди происходят из разных миров… Им лучше не заводить дружбы. Потом одно огорчение.
Дальше мы шли молча. Мне казалось, я слышу, как корни пробираются сквозь землю и глину. Шелестят, раздвигая мелкие камушки. Ищут воду. Ищут зазевавшихся подземных путников.
Я на всякий случай догнала Гарольда и пошла очень близко — едва не наступая ему на пятки.
Плавный подъём сменился довольно-таки крутой лестницей. Ступеньки были где сложены из камня, где вытесаны в скале. Закончились корни и мокрицы (я вздохнула с облегчением). Подземный ход превратился в коридор без окон, со стенами из темно-жёлтого кирпича. Изменился и запах: теперь пахло, как в школьной библиотеке во время ремонта. Мокрая извёстка, свежее дерево и пыль, пыль… Апчхи!
Мы остановились перед массивной деревянной дверью без ручки. Гарольд приложил руку к месту, где у дверей обычно бывает замок:
— Откройся…
Я ждала скрипа, но дверь распахнулась в полной тишине. И снова изменился запах: сделалось свежее, запахло лесом и морем, немножко дымом и совсем чуть-чуть — розовым маслом.
Мы на цыпочках вошли в незнакомую комнату. Я мигнула, прощаясь с ночным зрением; здесь было светло и даже разноцветно — из-за витражей, встроенных в узкие стрельчатые окна. Замок Оберона! Когда я уходила из Королевства шесть лет назад, он не был выстроен и наполовину…
Дверь всё так же бесшумно закрылась за нами. С обратной стороны её был гобелен, изображающий пустыню: мимо развалин, кое-где встающих из песка, шёл караван. Впереди ехал человек на белом крылатом коне.
Я присмотрелась:
— Гарольд! Это Оберон? Это мы, Королевство в дороге, да?
— Подожди, пожалуйста…
Гарольд проверил, плотно ли закрылась дверь. Я огляделась внимательнее. Мы находились в коридоре, длинном, широком, изогнутом, как лук. На вогнутой стене горели солнечным светом витражные окна. Та, из которой мы вышли — выгнутая, — была увешена гобеленами, и много бы я дала, чтобы разглядеть их внимательнее!
— Это галерея истории, — Гарольд говорил вполголоса. — Сто вышивальщиц трудились сто недель. Только сейчас совсем нет времени.
— Ну пожа-алуйста, хоть мину-уточку…
— Послушай, король не знает, что ты здесь. Я не хочу, чтобы он нас застукал, как заговорщиков. Мне надо его подготовить. Пошли!
И он потащил меня за руку — по коридору налево, потом вверх по винтовой лестнице, да так быстро, что у меня закружилась голова. Внутреннее убранство дворца сливалось в яркую ленту картин, скульптур, пышных тканей, лепных и кованых украшений, но как я ни вертела головой — ничего как следует не могла рассмотреть.