Слово шамана (Змеи крови)
Шрифт:
Царь Иван Васильевич, что вскоре получит прозвище «Грозный», после их последней встречи весьма возмужал. Вроде, даже ростом прибавил, почти сравнявшись с Росиным. Выпрямившись, оказался строен и красив; имел высокие плечи, широкую грудь, прекрасные волосы, выпирающие из-под клобука, длинные усы, но короткую бороденку. Сейчас, глядя в упор, Костя с хорошо различал римский нос, небольшие светло-серые глаза. Да и вообще, лицо было приятное, незлобное.
— Ты говорил ему, Андрей?
— Нет, государь.
— Так скажи… — и царь снова уселся за стол, притянув к себе еще несколько листов писчей бумаги.
— Мы каждый год сражаемся с крымскими татарами, — голос опричника вынудил Росина отвести глаз от правителя страны на собеседника. —
— Насколько я помню, — ответил Росин, — Русь воевала с крымскими татарами всегда.
— Но не так! — скрипнул зубами боярский сын Толбузин. — Последние годы татары налетают на наши рубежи дважды в год, весной во время посевной и осенью во время сбора урожая. Уже десятый год на южных землях мы не можем собрать никаких хлебов! Даже если татары и не добираются до смердов, то они все равно пугают их, не дают выйти на поля! Цена на зерно выросла вдвое, а на юге — впятеро супротив обычного. Смерды со страха бегут на восток, в новые земли. Что смерды — бояре и помещики забыли вкус хлеба, считая каждый испеченный кусок за чудо и праздник. Мы теряем южные рубежи, Константин Алексеевич! Оттуда начинают бежать даже литвины и поляки, что переселились на наши земли, спасаясь от европейского дикарства и жестокости.
— Так вы что, просто смотрели и ждали?
Опричник покосился на читающего бумаги царя.
Тот кивнул.
— Каждый год казакам на Дон по два-три десятка стругов спускаем, Константин Алексеевич, — начал перечислять Андрей Толбузин. — В Казани и Костроме артели за казенные деньги их строят, и по Волге, а потом волоком на Дон отправляют. Сабли и пищали им посылаем, хлеб, сукно, свинец. Лишь бы дело делали, покоя туркам не давали, удары, Руси предназначенные, на себя отводили. Три года назад дьяк Ржевский был в набег на становья татарские отправлен, ему три сотни казаков днепровских придано. Данила Адашев туда же с казаками донскими ходил, урон причинил немалый и полону русского, сказывали, тысяч десять освободил. Черту засечную от Козельска до Алатыря поставили, на Оке, в Серпухов, Коломну, Каширу, Калугу, Дедилов, Пронск, Михайлов, Ряжск, Мценск, Волхов, Одоев каженный год детей боярских и стрельцов по шестьдесят тысяч выставляем. Дубы в степи сажаем верстах в двадцати друг от друга, дабы дозоры на них выставлять, когда вырастут. Людишкам, что с земель западных, от ляхов, немцев, князя литовского в пределы московские бегут, указом государевым предписано по пять рублей выдавать на хозяйство. Коня, корову давать, землю отрезать, дабы рубежи русские на юге заселяли и службу ратную несли. За годы последние сто тысяч рублев казна потратила, двадцать тысяч людей новых в реестр записалось. Князю Дмитрию Вишневскому жалование положено и дети боярские дадены, а он на Хортицком острове, на Днепре, крепость поставил, и крымские кочевница оттуда воевать ходит.
Толбузин перевел дух:
— Мы не ждем со склоненной выей милостей татарских, Константин Алексеевич. Все силы государства нашего кладем, дабы от заразы этой избавиться, паразита, кровопийцы, что к телу страны нашей присосался и ничего, кроме как земли наши грабить и людей в рабство красть делать не желает, — опричник рубанул рукой воздух, словно надеялся снести с плеч чью-то голову. — Татары как гидра, как змей многоглавый, как грибы-поганки. Одну стопчешь, рядом две других появятся. Поляну очистишь — а они туда же опять пролезают. Тысячу голов снесешь — назавтра уже новые тысячи скачут. Как ни стараемся, сколько сил ни кладем, а басурмане эти все одно на наши земли просачиваются. Ордами по несколько тысяч подходят, осаду городов и крепостей затевают, а пока рать на помощь в одно место идет, иные отряды в других местах земли русские грабят. Да столь быстро навострились, псы смердящие, что
— Это называется шакалить, — скривился Костя Росин.
— Что? — не понял опричник.
— Шакалить. Ты знаешь, боярин, как шакалы мясо у львов отнимают? — Росин, пройдя вдоль стены, прислонился к полкам. — Сидит лев, жрет добычу. Подбегает к нему этакий маленький вонючий шакаленок, да и цап за хвост! Лев, естественно, рычит, разворачивается, дабы прибить наглеца. А в этот момент другой шакал кусок мяса у него из-под носа — хвать, и бежать. А за этим погонишься — стая тут же всю добычу сожрет, ничего не оставит. И что самое интересное: лев любого из шакалов одной лапой убить мажет, и даже всю стаю в одиночку перебить. Но в итоге именно он и голодным, и покусанным остается.
— История твоя зело интересна, Константин Алексеевич, — послышался из-за стола спокойный голос. — Однако не могу я над ней посмеяться, пока подобные шакалы в облике человечьем братьев и сестер моих, единоверцев, плоть и кровь земли нашей безнаказанно истребляют и в рабство сводят.
Царь поднялся из-за стола и повернулся к гостю:
— Скажи, Константин Алексеевич, как льву этому от шакалов избавиться навеки?
— Думаю, государь, прыгая на них возле добычи, пытаясь отогнать от куска или поджав хвост справиться с такой стаей невозможно, — развел руками Росин. — Единственное, что может лев, это не мясо свое от наскоков каждый день защищать, а отправиться к самому шакальему логову и разорить его начисто, дабы новых шакалят не появлялось. А коли появятся — льва дразнить зареклись навеки, и щенкам своим этот наказ завещали.
— Разорить гнездо, — в голосе Ивана Васильевича прозвучало такое разочарование, что Росин никак не мог его не заметить.
— Я не понимаю, — пожал плечами Костя, с некоторой растерянностью глядя то на одного, то на другого. — А что тут такого? Помнится, государь, под Казань ты аж сто пятьдесят тысяч воинов привел! Татар разбить втрое меньше сил понадобится. Они ведь больше ста, ста двадцати тысяч воинов выставить не могут. Да и те трусливые разбойники.
— Андрей… — отмахнулся царь, усаживаясь обратно за стол.
— Совсем ты одичал в своих лесах, Константин Алексеевич, — кивнул опричник, — стеклышки свои льешь и про мир окружающий знать ничего не желаешь. Крым, то враг не страшный, Крым мы за один год раздавить можем, и косточек не оставим. Но что потом станется? Ужель ты думаешь, султан османский спокойно смотреть станет, как мы землю его разоряем и волости отторгаем в пользу свою? Знаешь ли ты, боярин, что в дни сии султан войну с Персией ведет, в Палестинах далеких, в королевстве Молдавском, с немцами возле моря Адриановского, и все народы эти рукою сильной покоряет? И коли взор его покамест на восток, в русские пределы не обратился, то только потому, что опасности особой он с этой стороны не чует и дела ратные в иных пределах завершить желает.
— Боже мой, какой я идиот! — искренне хлопнул себя по лбу Костя. — Точно! Ведь Крым еще с прошлого века в состав Османской империи входит! Да! Точно, уже сто лет почти, как там наместник турецкий сидит.
— Пока мы опасными не кажемся, султан войск у наших рубежей не держит, лишь хана крымского в набеги за рабами шлет, — подтвердил боярский сын. — Но коли с силой большой в пределы турецкие вторгнемся, супротив нас не сто, триста тысяч воинов султан выведет. А может, и пятьсот. И не татар трусливых, а боевых всадников своих, что персов и немцев каждый год тысячами избивают, янычар, с младенческих лет для войны выращенных. Не останется после этого рати русской, Константин Алексеевич. А может, и самой Руси не останется.