Слуга царю...
Шрифт:
Ниточка все же не оборвалась…
34
Александр шел, громко стуча подошвами подкованных ботинок по драгоценным паркетам дворца, не имея никакого желания оглядываться по сторонам на собранные здесь сокровища мировой культуры: картины величайших мастеров, прекрасные статуи, великолепные гобелены… На ладонях еще не успела высохнуть Володькина кровь, и кровь эта взывала к отмщению.
Сзади, несколько отстав, дробно грохотали соратники, с частью из которых он штурмовал и оборонял Арсенал, кого-то помнил по прошлому лету,
Еще несколько часов назад всемогущая властительница державы предстала перед покрытым пылью и кровью офицером всего лишь женщиной, усталой и испуганной, сломленной и раздавленной, но готовой до последнего биения сердца, словно наседка перед ястребом, защищать свое гнездо, своих ненаглядных птенцов.
— Возьмите все. Убейте меня, надругайтесь, но пощадите, ради Бога, моих детей.
Александр, совершенно не понимая смысла отчаянных слов едва стоящей на ногах женщины, сейчас всего лишь простой женщины и матери, готовой отдать все на свете ради жизни дорогих ее сердцу чад, окровавленным истуканом возвышался над хрупким созданием. В голове его бурей проносились воспоминания: окруженная августейшими детьми смеющаяся императрица на дипломатическом приеме, ставшем первым в его солдатской жизни, она же на званом «монаршем» ужине в узком кругу, данном в его, Александра, великого князя Саксен-Хильдбургхаузенского, честь, исхудавшая от переживаний за лежащего в коме супруга полужена-полувдова…
— Позвольте… — выдавил он с трудом, в смятении поднимая руку к лицу, не узнаваемому под слоем пыли, пороховой гари, крови и прочей военной грязи.
Женщина же истолковала его жест по-своему.
— Все это ваше. — Дрожащие руки суетливо, портя филигранные застежки, сорвали с шеи драгоценное бриллиантовое колье, слепо нашаривали серьги. — Только пощадите хотя бы детей…
Дверь распахнулась, и из полутемной комнаты вдруг, в неземном, как показалось всем, сиянии, возникло чудесное видение, настоящий ангел: прелестная цесаревна Сонечка, подросшая и еще более похорошевшая за прошедший год.
Замерев на пороге всего на мгновение, она радостно взвизгнула и стремглав кинулась к Бежецкому, ловко увернувшись от рук матери, пытавшейся заслонить ее своим телом от страшного «бунтовщика».
— Дяденька ротмистр! — Милый голосок, уже отлично выговаривающий коварную, никак не поддающуюся ранее букву, звенел от восторга. — Дяденька Бежецкий! Вы пришли спасти нас от страшных разбойников?..
Не обращая внимания на растерянность своего старого знакомца, на мать, находящуюся на грани обморока, девочка с разбегу прыгнула на руки перемазанного военного, узнанного ею сразу, с первого взгляда.
— Посмотри, мама, князь пришел, чтобы спасти нас!..
Осторожно сжимая в объятиях хрупкое детское тельце, Бежецкий взглянул в просиявшие вдруг узнаванием и надеждой глаза императрицы и промолвил непослушными губами:
— Я явился, чтобы засвидетельствовать свою верность вам, ваше величество, и данной мной присяге…
Откуда-то
Останавливая жестом залязгавших за его спиной затворами соратников, Бежецкий сделал шаг по направлению к странному человеку, смутно напоминавшему кого-то знакомого. Вот и вицмундир на нем…
— Извольте вот… К стопам вашим припадаю…-лихорадочно бормотал субъект, все стараясь всунуть в руки Александра свою сияющую ношу. — В чаянии справедливого и милостивого суда, аки архангела Гавриила с мечом огненным мню…
— Князь Карпинский? Аристарх Леонидович! — узнал наконец в дрожащем слизняке бывшего заносчивого вельможу Александр. — Не вы ли, князь, предлагали мне давеча сдаться на милость победителя?
— Страхом обуян был и помрачением разума, — твердо заявил низверженный столичный голова. — Паки диавольскою властью…
— Говорите понятным всем языком, князь, — брезгливо отстранился Бежецкий. — Вы что, в духовной семинарии обучались?
— Отдал дань в отроческие годы, — не стал отпираться Карпинский и снова попытался впихнуть свое «что-то» в ладонь собеседника. — Вот… Возьмите… Не откажите милосердно…
Александр наконец разглядел, что за штуковину сует ему челкинский лизоблюд.
— Да вы никак орденом Андрея Первозванного меня решили наградить, господин генерал-губернатор?! Не много ли о себе возомнили? — и обернулся к своей свите. — Возьмите-ка его…
Еще минута, и бывший генерал-губернатор забился, брызжа слюной, в стальных руках решительных и вооруженных людей, покрытых пылью и пороховой копотью.
— Это ошибка!.. Я невиновен!.. Я только подчинялся Насилию!..
Бежецкий уже забыл про него, двигаясь дальше, но обернулся на пороге, услышав.
— Отпустите меня! Я знаю, где узурпатор!..
— Не врете?
— Христом богом клянусь! — Князь задергался в руках держащих его людей еще сильнее, пытаясь перекреститься. — Матерью своей клянусь, детьми и внуками! Здоровьем и благополучием их во веки веков!..
Александр кивнул:
— Отпустите его.
Внезапно отпущенный на свободу Карпинский рухнул на четвереньки и так, по-собачьи, подбежал к Бежецкому, только что не виляя хвостом. Он готов был облобызать грязные ботинки победителя, но тот брезгливо отстранился:
— Ведите же нас, князь… Только, ради бога, встаньте на ноги. Неудобно как-то…
Когда последние солнечные лучи на исходе этого заполошного и сумбурного дня, найдя щелку в плотно затворенных шторах, окрасили в ярко-красный цвет стену скромно обставленной комнаты, где в окружении многочисленных приборов и медицинских приспособлений, опутанный проводами и трубками, словно щупальцами спрута, пробужденного к жизни стараниями жрецов Асклепия, лежал самодержец, бледный и спокойный, будто мраморный памятник самому себе, вдруг тревожно замигали лампочки, запели трели сигналов, заверещали перья самописцев, начавших тут же покрывать бумажные ленты своими невразумительными кривыми…