Слуга Империи
Шрифт:
– Тысяча чертей, Кевин, мы будем свободными!
– убежденно воскликнул Патрик, как будто этим решалось все.
– Свободными для чего?
– Кевин подковырнул еще один комок глины и отправил его вслед за первым.
– Ставить капканы на патрули из Акомы? Или на чо-джайнов? Прорываться с боями к магической дыре, которая находится неведомо где, в надежде вернуться в наш родной мир? Скорей всего мы просто перемрем от лихорадки и голода.
Патрик сердито возразил:
– Здесь мы - ничто, Кевин! Если мы станем загонять себя работой до смерти, кто-нибудь нас поблагодарит? Нас лучше покормят? Или дадут отдохнуть денек? Нет, к нам относятся как к скотине! Проклятье, да ведь сегодня - первый день с вашего выступления в поход, когда нас не заставили гнуть спину от зари и до
Кевин пожал плечами, отказываясь от продолжения спора.
– Не знаю. В Серых Башнях ты показал себя умелым охотником, - сказал он, имея в виду горы близ Занна.
– Но здесь... Вот попадется тебе в ловушку какая-то шестиногая тварь - и что? Ты ведь даже не знаешь, годится ли она в пищу! Половина здешних животных - ядовитые! Это тебе не охота в родных краях.
– Всему можно научиться!
– взорвался Патрик.
– Ты предпочитаешь надрываться тут до гробовой доски?
– Его поразила неприятная мысль.
– Или на то есть другая причина, старичок? Может, ты теперь и рассуждать стал, как недомерки?
К собственному удивлению, Кевин почувствовал себя задетым. Резко поднявшись на ноги, он отвернулся.
– Нет, я...
– Он вздохнул и предпринял новую попытку образумить упрямца.
– У меня не такое мнение...
– Ну еще бы! Во-первых, у тебя работа не такая как у нас.
– Патрик тоже встал.
– Уж это-то я понимаю.
Кевин круто повернулся к собеседнику:
– Думаю, ты многого не понимаешь. Сознавая, что близок к опасному пределу, он с трудом подыскивал слова, чтобы объяснить другу, с какой стороны открылась ему Мара и какие чувства он к ней испытывает. Но такие слова не находились. Что бы он ни сказал, Патрик всегда будет видеть в Маре только своекорыстную рабовладелицу. Человек простых вкусов и обыденных понятий, он был не способен оценить ее своеобразный взгляд на мир. И разве мог он понять восторг, охватывающий самого Кевина, когда она смеялась шуткам возлюбленного, оставшись с ним наедине! Невозможно было выразить магическую полноту жизни, которая открывалась ему в часы их близости. Слишком усталый, чтобы передать непередаваемое, Кевин поднял руки:
– Послушай, мы еще поговорим об этом. Я... Я ничего не могу обещать, не обдумав все как следует. Но убежать мы всегда сумеем: после нашего похода в Дустари порядки не останутся такими, как прежде.
– Да в чем же они переменятся?
– фыркнул Патрик.
– Что, надсмотрщики начнут с нами обращаться как со своими собутыльниками просто потому, что вернулась ее светлость?
Кевин покачал головой:
– Нет конечно. Но я думаю, что смогу чего-нибудь добиться. Должно же дело сдвинуться с места. Когда-нибудь...
– Когда-нибудь мы подохнем, - грубо отрезал Патрик. Он схватил Кевина за плечи и разве что не встряхнул его.
– Не теряй голову из-за женских прелестей, парень. Я-то знаю, ты всегда гонялся то за одной смазливой мордашкой, то за другой, и при том считал, что раз у тебя кое-что наготове, то, значит, ты влюблен. Но, Кевин, для нас тут не припасено прекрасных дам.
– Патрик кивком указал на господский дом.
– Пока ты нежишься на шелковых простынях, мы ворочаемся в грязи. Когда ты утром завтракаешь со своей хозяйкой - к этому времени мы уже три часа как горбатимся на полях, а когда вы садитесь ужинать, мы только возвращаемся к себе в логово. Тебя держат отдельно от нас до тех пор, пока ты не надоел этой женщине. В один прекрасный день она подберет для себя нового жеребчика; вот тогда-то ты и поймешь, почем фунт лиха.
Кевин хотел возразить, но честность требовала признать: Патрик сказал правду. Да, Мара любила своего рослого варвара, но обманывать себя не имело смысла: она без малейшего колебания прикажет его казнить, если того потребует честь ее дома. Великодушная, склонная к новшествам, добросердечная, она могла быть и безжалостной.
Кевин положил руки на мускулистые запястья друга:
– Я же не говорю, что я вообще против побега. Просто, на мой взгляд, жизнь изгоев, которые питаются тем, что удастся украсть, и засыпают на ходу где-то в лесной чаще, ненамного лучше рабства.
– Он помолчал, раздираемый противоречивыми чувствами: такой разлад в собственной душе застал его врасплох.
– Но не допускай, чтобы кто-нибудь из парней натворил глупостей. Я использую свое влияние на хозяйку и найду другой способ вернуть нам свободу.
– Только не тяни с этим слишком долго, старичок. Если даже ты успел подружиться с недомерками... это твое дело, и я всегда буду любить тебя как брата.
– Голос Патрика зазвучал холодно и напряженно.
– Но попомни мои слова... я убью тебя, если ты попытаешься нас удержать. Парни приняли решение. Лучше смерть, чем жизнь в рабстве. Мы достаточно понимаем язык цурани, чтобы знать: если бы твоя госпожа потерпела поражение - там, на юге - каждому человеку в поместье пришлось бы спасаться кто как может, и горе тому, кто замешкается! Поэтому мы и ждали вестей. Если бы хозяйка погибла, мы бы дали деру, и никто не мог бы потребовать, чтобы мы остались. Когда мы услыхали о ее победе... мы согласились, что подождем, пока ты вернешься, ведь ты же наш офицер и, вероятно, сумеешь вывести нас из поместья.
– Он сурово взглянул на Кевина и, не дождавшись ответа, закончил: - Мы здесь не останемся. С тобой или без тебя, старичок, но мы уйдем.
Кевин вздохнул:
– Понимаю. Удерживать вас я не буду. Просто... дайте мне несколько дней.
– Несколько дней... Идет.
В неловком молчании собеседники вернулись к невольничьим лачугам. Кевин задержался, чтобы поговорить с остальными мидкемийцами. Большую часть из них он успел узнать на поле боя; с другими познакомился в невольничьих загонах и трюмах на пути в Сулан-Ку. За годы, проведенные в поместье Мары, все они образовали крепко спаянную общину, и только он оказался как бы вне ее. Это было не столь очевидно в первый год, когда он работал на нидровых пастбищах, но теперь пропасть между постелью Мары и конурой раба порождала непреодолимое отчуждение.
Кевин выслушивал сплетни и жалобы на укусы насекомых, голод и разнообразные болячки. Ему нечего было добавить к таким разговорам. Возбуждение и душевный подъем от триумфального возвращения развеялись, и он не стал упоминать про чудеса, свидетелем которых был в пустыне Дустари. Вскоре рабы стали разбредаться по своим лачугам. Им предстояло подняться спозаранку, несмотря ни на какие праздники, а надсмотрщики имели обыкновение прибегать к помощи бичей, если кто-то из рабов вставал недостаточно проворно. Кевин попрощался и двинулся в обратный путь. Он шел один сквозь темноту ночи; охранники из встречных патрулей, заметив его, приветливо кивали, а слуги уступали ему дорогу, и каждый знак этих мелких привилегий уязвлял его сердце. Когда же он вошел в царство света, где слышался беззаботный смех, а девушки-служанки не упускали случая поддразнить его и приглашали потанцевать, смутная неловкость сменилась горечью. В первый раз с того дня, когда он очертя голову ринулся в водоворот любви, он задумался над тем, скоро ли будет проклинать себя за непростительную глупость.
Инкомо поспешно явился в господскую опочивальню. Десио лежал перед открытой перегородкой, распахнув халат, чтобы ветерок с озера освежал потное тело. У его ног громоздились десятки донесений из различных владений Минванаби, но он позволил себе сделать перерыв в делах и послушать трех поэтов, декламирующих баллады из истории Империи. Инкомо успел прослушать достаточно, чтобы узнать стихи из "Деяний Двадцати" - так называлась сага о героях былых времен, почитаемых за выдающиеся заслуги. Этих героев, которых кто-то из императоров древности нарек Слугами Империи, упоминали часто и с глубоким почтением, хотя ученые последних поколений и утверждали, что эти кумиры древности существовали лишь в легендах. Несмотря на то что влияние Тасайо побуждало Десио к поддержанию военных традиций, вкусы властителя влекли его то к разнузданным оргиям, то к борцовским состязаниям. Однако при любых занятиях он терпеть не мог, когда ему мешали. Властитель Минванаби покосился на явившегося без зова первого советника и рявкнул: