Слуга смерти
Шрифт:
Где-то после четырех пошел снег. Начало смеркаться, и хотя некоторые снежинки искрились, падая на землю, другие выглядели словно крошечные, плавающие в воздухе тени. Она знала, что некоторые местные жители воспринимают снег как неизбежное зло, но она так не считала. Даже три года спустя снег до сих пор казался ей чем-то волшебным. Иногда ей становилось грустно, поскольку снег вызывал воспоминания о Билле и детях в те времена, когда они были намного моложе, но никто никогда не говорил, что любое волшебство приносит лишь радость.
Хенриксон усадил ее возле крутого обрыва, и, по крайней мере, ветер продувал ее лишь с одной стороны.
Снег шел уже минут двадцать, все сильнее и сильнее, когда она заметила, как Хенриксон поднял взгляд и прислушался.
— Что-то слышно?
— Очень далеко, — ответил он.
— Знаете, я в самом деле понятия не имею, о чем речь. Том видел медведя, и только. Я привела вас сюда, потому что вы очень плохой человек, и я подумала, что будет лучше, если вы замерзнете насмерть где-нибудь там, где вас никогда не найдут.
— Возможно, — сказал он. — Пока что я вижу, что это происходит как раз с вами.
Он улыбнулся.
— А вы мне нравитесь. Вы мне кое-кого напоминаете.
— Вашу мать?
— Нет, — ответил он. — Не ее.
— Она жива?
Он промолчал, и она внезапно и со всей определенностью поняла, что матери этого человека нет в живых, что она похоронена не на кладбище и что он знает, где лежат ее кости.
— Вы были единственным ребенком?
Хенриксон резко повернулся к ней.
Она пожала плечами.
— Я просто шевелю губами, чтобы лицо не замерзло.
Это было правдой. В свое время она также обнаружила, что к ребенку можно найти подход, если все время о чем-нибудь с ним говорить. Этот человек не был ребенком. Он был психопатом. Возможно, с ним бы это тоже получилось.
— А еще, может быть, кто-нибудь нас услышит и придет узнать, о чем мы таком болтаем. Так вы были единственным или нет?
— Я стал единственным, — бесстрастно ответил он. — У меня было три матери. И все они теперь умерли, что лишь придало мне сил. Я родился в лесу, мой отец убил мою мать, а потом пришли люди и убили его тоже. На какое-то время они взяли меня и моего брата, а потом оставили его себе, а от меня избавились. Меня пытались заставить жить в семьях, но я не хотел, пока в конце концов не остался со своей последней матерью недалеко отсюда.
— Она плохо к вам относилась?
— Патриция, вы даже не поверите, насколько я далек от популярной психологии.
— Так кого же я вам напоминаю?
— Женщину, которая какое-то время была моей бабушкой.
Патриция предположила, что это нечто вроде комплимента, которого она вполне заслуживала.
— И зачем же вы хотите сделать то, что собираетесь сделать?
— Все звери убивают. Хищники убивают, чтобы есть. Дикие собаки убивают щенков других диких собак. Мухи откладывают яйца в трупы умерших животных. Их это нисколько не волнует, и точно так же это не должно волновать нас. Арабы-работорговцы в Занзибаре бросали больных мужчин и женщин в воды залива, чтобы не платить пошлину за товар, который они не могут продать. Русские крестьяне в Сибири торговали человечиной в смертоносные зимы двадцатых годов. Мы — звери, которые изобрели летающие машины, чтобы затем врезаться на них в здания, полные подобных нам. Мы — те, кто безжалостно занимается геноцидом. Люди — такие же звери. Мы убиваем, и мы разрушаем.
— Я куда больше рада была бы услышать
— Это не добро и не зло. Это попросту правда. Ружье — всего лишь средство для убийства. Это одно из наших орудий. Наш вид пришел в Европу, где в течение сотен тысяч лет жили другие живые существа, и за несколько тысячелетий она стала нашей. Как, по-вашему, это произошло?
— Мы оказались лучше приспособленными.
— Только в одном отношении. Наше преимущество заключалось в готовности убивать других человекоподобных существ. Мы убивали неандертальцев, пока те еще оставались, а затем начали убивать друг друга. Мы не уважаем падальщиков вроде гиен и стервятников, но превозносим львов, тигров, акул, пасти которых обагрены свежей кровью. То, что мы владеем речью и орудиями труда и страдаем манией величия, не имеет никакого значения. Зла не существует, как не существует и добра. Существует лишь образ поведения, и наш — именно таков.
— Так идите и убейте кого-нибудь. Вам ведь наверняка уже приходилось это делать?
Он не ответил, что не предвещало ничего хорошего. Несмотря на холод, Патриция почувствовала, как у нее поднимаются волосы на затылке. Она знала, что рядом с ней человек, который не понимает того, что понимали остальные.
— Так идите убейте какого-нибудь другого человека. Нас миллионы, почему бы не убить еще нескольких?
— Потому что пришло время.
— Это вам говорит внутренний голос, да?
— Никто не совершал этого в течение многих поколений. Убивали других. Представителей власти, женщин, детей. Но они ничего не стоят по сравнению с диким человеком, настоящей жертвой.
— Ради всего святого, и как же это должно подействовать?
— Просто должно.
— Вы убьете некое существо, и это каким-то образом заставит по-иному звучать музыку сфер? Вы действительно в это верите?
— Это правда, и если бы вы родились всего лишь несколько сотен лет назад, вы бы это знали. Теперь же вместо этого мы верим в гигиену и зубных врачей. Мы верим, будто для нас имеет значение, какого сотового оператора выбрать. Мы пытаемся не ступать по тонкому льду.
— Вы не в своем уме, — сказала она.
— Не думаю. — Его глаза блеснули в сгущающихся сумерках. — И ваше мнение нисколько меня не интересует.
— Тогда ничего мне больше не говорите. Я не хочу этого слышать.
— Прекрасно. Но об одном вам следует знать. Помните, я говорил про бабушку?
Она судорожно сглотнула.
— Я убил ее. Я столкнул ее с лестницы, когда мне было двенадцать лет. Я знаю, что именно этого она на самом деле и хотела. Она умерла быстро и безболезненно. Если ваши друзья вскоре не появятся, вы тоже умрете. Но это будет очень, очень медленно. Люди в десяти тысячах миль отсюда перевернутся во сне.
Даже не осознавая того, что делает, Патриция отодвинулась от него на фут дальше — настолько, насколько это было вообще возможно. Тем не менее ей все равно казалось, что он от нее слишком близко. В последние несколько лет она иногда думала, что уже готова к смерти. Ей не хотелось с ней мириться, но без Билла ее мало что удерживало в этом мире, и, возможно, уже пришло время свидания со смертью. Однако, сидя в снегу рядом с тем, кто казался одновременно и нечеловеком, и сверхчеловеком, она поняла, что в свидании со смертью нет ничего героического и многозначительного. Ты просто превращаешься в мертвеца. И ей очень не хотелось пополнять их молчаливые ряды.