Слуга
Шрифт:
Положив фуражку в траву, он выглянул из-за края забора: пустынный проулок тянулся до самой улицы. Изгородь была здесь невысокой, как раз через нее пришлось скакать в первый визит. Михалыч размахнулся и метнул мешок в огород. Тот брякнулся за оградой и белел теперь среди картофельной ботвы, как бельмо на глазу.
Вот и ладненько! Теперь бы пройтись по деревне. Он взял дипломат и направился среди кедров к старой дороге. В конце деревни вышел на Центральную улицу, снимая на видео. Вот дом Кольки Михеичева. Здесь никто не живет, и дом, присев окнами
А этот вот дом просто жалок до боли: его обрезали ровно наполовину, распилив вторую часть, мажет быть, на дрова. Маманя когда-то снимала в этом доме квартиру с отцом. В деревне нет теперь ни дома бабушки, ни материнского дома. Бабкин – сгорел, оставив после себя лишь золу. Материн продан за бесценок в Пригородное.
Выходит, с десяток домов осталось. Остальная земля – под «скворечниками» либо особняками.
Михалыч возвращался к Городищу мимо губернаторской дачи. Дозор в виде старухи куда-то исчез. У церкви бродили овцы, увешенные репьями и жадные до общения, – они тянули морды к «дипломату». Им бы корочку хлебца, но у Михалыча ее не было.
Вот и косогор. Михалыч подошел к машине, потянул ручку водительской двери. Кнопка сигнала – и звук машины, ударив в ложбину, эхом вернулся назад. Всё так же. Как в прошлые времена. Кому не спится в ночь глухую?! – У-ю. Кто ворует хомуты?! – Ты-ы…
У реки, из-под обрыва, выглянуло сразу пять голов. Следовало возвращаться как можно быстрее, потому что губернаторская теща, возможно, уже прочитала послание: «Приберись в лесу, старая холера. Твой Леший».
Михалыч махнул мужикам рукой – головы исчезли: им требовалось одеться.
Михалыч присел на скамью и задумался. Интересно, чем бы он сейчас занимался, если б не сбежал из местного каземата? Скучал от безделья и строил эфемерные планы? Зато теперь у него зудело в глазах. Накупался до безобразия. А в найденной баночке, может, всего лишь грузило да пара крючков заржавелых…
Глава 12
Ныряние на дно не прошло даром. Веки опухли, слезятся. В них теперь словно битый кирпич. Врач, абсолютный сухарь, едва разевает рот. Оттого он выглядит еще загадочнее. Зачастую этим способом пользуются профаны, чтобы скрыть некомпетентность. .
У Михалыча не было времени прохлаждаться в богадельне, хотя, по мнению доктора, необходим постельный режим. Однако в больнице, сразу видно, нет хороших лекарств. Для чего здесь лежать? Не для того ли, чтоб его передали с рук на руки. Через полчасика, должно быть, вернется из аптеки матушка с лекарствами – Михалыч собственноручно выписал себе рецепт. В аптеке оно должно быть. Сказал об этом врачу – тот ноздри раздул: своими средствами вылечим, не вмешивайтесь в лечебный процесс.
Матушка задерживалась. Возможно, в аптеке не оказалось лекарств, и она навострилась в город.
Михалыч плюнул на предписания эскулапа, вышел на улицу и сел у подъезда. Из-за угла стационара вывернул какой-то мужик. Лицо помято, словно капот машины после аварии. На ногах – ботинки с заклепками. На плечах – спецовка. Как видно, слесарь из местных. Поравнявшись с Михалычем, мужик опустил на тротуар инструментальный ящик, положил рядом газовый ключ и полез по карманам. Однако в них не оказалось того, что искал. Для верности мужик еще раз хлопнул себя по карманам и тут, словно только что, заметил Кожемякина.
– Сигаретой не угостите?
Ответ Михалыча обескуражил его. Он вновь хлопнул себя по брючному карману и качнул головой.
На тропинку вывернулась из-за угла матушка и поспешила в их сторону. В руке она несла свернутый прозрачный пакет.
– Вот, купила… Как ты просил.
Мужик, вскинув брови, таращился в лицо Михалычу:
– Толян! Ты ли это?! Никогда не узнал бы.
– Чачин?
– Он самый!
– Сколько лет…
Друзья обнялись. Михалыч смотрел на друга и не узнавал. Напрочь стоптался человек. Что с тобой стало, матрос?
Чачин согнулся вопросительным знаком и тряс головой, вспоминая.
Михалыч соглашается: да, да, конечно, это невозможно забыть…
Они учились в начальной школе. Переросток Миша Бянкин от скуки ронял на пол карандаш, потом ползал возле учительского стола, заглядывая Валентине Ивановне под подол. В классе стоял хохот: молоденькая учительница не понимала причину смеха.
Чачин мог испортить всю погоду, перемешать карты. В поселке теперь будут знать: Кожемяка явился! Никого из друзей пока что не видел, но в больницу успел залететь. Лежит пластом… В полковничьем звании… Говорит, генерала дадут скоро…
С этой секунды Чачин страшнее мины замедленного действия. Для деревенских ни для кого не секрет, что тетка Анна Аникина – это мать Тольки Кожемякина, парня из Москвы.
Михалыч вынул из пакета тюбик с мазью и глазные капли. Чтобы капать себе их в глаза – не так это сложно. Вместо этого его законопатили в больничную палату. С чего бы?!
Из стационара вышел к подъезду врач, сверкнул ядовито зубами. Нарушаем?! Мы положили вас сюда только из необходимости!
И Михалыч решил тут же удрать в неизвестном направлении.
Мать оживилась:
– Лёша в ограде работает, при больнице. Я тебе, Толя, писала.
Чачина слегка трясло. Надо бы встретиться, посидеть…
– А хоть бы сегодня! Не такое у меня сильное заболевание, чтобы отлеживаться. И мужиков остальных прихвати…
– Тебе же лечиться надо! – опомнилась матушка. – У тебя же глаза!
Чачин подхватил ящик и дернулся в сторону. Кран в хирургии течет.
– Иди, мама. Вечером поговорим…
Михалыч с пакетом в руке ушел в стационар. Благополучие одиночества закончилось. Скоро пройдет слух: Кожемякин приехал… Заелся, видеть не хочет…