Слуги Государевы. Курьер из Стамбула
Шрифт:
— Не понимаю тебя, Андрей Иванович, — насупилась Анна Иоанновна, — денег им, что ли, дать предлагаешь?; Так ведь и так Михайло Бестужев-Рюмин не скупится на подкуп этих, как их кличут?
— «Колпаков», — быстро подсказал Остерман.
— Во-во, «колпаков». Придумают ведь прозвища, — усмехнулась Императрица. — Ну, так платим же, что еще-то?
— Надо продлить тот самый альянс-трактат 1724 года, — медленно, но верно тянул дальше Остерман.
— Что с того? Не очень-то хотят шведы его продлевать. Эвон еще в начале моего царствования мы указывали графу Головкину, да и Бестужеву наказывали тоже самое. Только упрямятся шведы и тянут, говорят, время еще старого не истекло. Надлежит, дескать, ждать.
— Условия надо, матушка, предложить такие,
— Это какие же?
— Деньги, матушка.
— Опять ты про деньги! Говорю же тебе, вице-канцлер, что Бестужев платит и хорошо платит моими деньгами этим «колпакам» ночным. — Анна Иоанновна даже рассердилась непонятливости Остермана.
— Да не столь уж много «колпакам» он платит, сколь «шляпам» тем противным. И не про те деньги речь, матушка, — смиренно опустив вечно слезящиеся глаза, продолжал Андрей Иванович.
— А про какие еще-то? Деньги — они и есть деньги, — Императрица недовольно обмахнулась веером. Было довольно жарко, на дворе стоял май. Парило, чувствовалось, что будет гроза.
— Эти деньги все в лапу им дает Бестужев, матушка. А надобно в новом трактате предложить деньги не «колпакам», то есть известным нам вороватым людишкам, а всему королевству шведскому, дабы придать этой взятке официоз. А шведы жадные, глядишь, и клюнут на это. Дела-то финансовые у них совсем плохи, посему отказаться они не смогут, а взяв, свяжут сами себя нашими деньгами по рукам и ногам, да и союзнички их вечные — французы, увидев такой оборот дела, обидятся дюже и отвернутся от них. А кроме того, такой мздой официальной мы и друзей их опозорим. Ведь, наверняка, Левенгаупт понаобещал французам все что угодно, лишь бы заручиться их поддержкой да отмстить нам. Не забудет ведь, как граф Ласси его в плен-то брал.
Императрица внимательно слушала Остермана, а когда он закончил, какое-то время молчала, покачивая головой, обдумывала. Наконец промолвила.
— Хитер ты, Андрей Иванович. Ох, хитер… Эко повернул. Дать денег шведскому королевству по трактату и тем самым связать их.
— Вот именно, матушка! Война-то нам сейчас ох как не нужна.
— А вот Миних считает, что шведов он раздавит, как мух.
— Этому медведю лишь бы воевать, — замахал ручонками Остерман, — только не понимает наш блистательный, что одна война требует множество денег, а две войны, да в един час, во много крат больше. Армии-то и где? Сам Миних на Украине, только начал войну с турками, а Ласси с корпусом еще на Рейне стоит, прикрывает цесарского Императора от французов. Что, Миних турок бросит и на шведов пойдет, а турки наблюдать за сим покойно будут? Да и дела у него не так хорошо обстоят, как он в реляциях пишет. Принц-то Гессенский, что вместе с ним при войске, другое доносит. Мрут солдатики от болезней заразных, от голода, да от стрел отравленных турецких да татарских. Впору фельдмаршала Ласси, что рейнским корпусом командует, направить в помощь Миниху. Пусть возглавит осаду Азова. А генералу Кейту, за него оставшемуся, надобно отписать, чтоб и весь корпус с Рейна вел в помощь блистательному. А то, глядишь, конфуз получится. Тут, матушка, самый раз от шведского королевства деньгами откупиться. Все дешевле будет! А когда с турками, дай Бог, разберемся, можно и на шведа обратить твое внимание царственное.
Анна Иоанновна молча и внимательно слушала, изредка кивая головой.
— Ну, и что за повод дать им денег? — уже соглашаясь с мнением вице-канцлера, спросила Императрица.
— Да хоть те самые сборы рижской таможни, которые так просили шведы в 21 году, поскольку это было их долговое обеспечение перед банкирами голландскими, да царь Петр Алексеевич и слышать об этом не хотел. А сейчас можно. То-то они обрадуются. А мы со своей стороны в новый альянс-трактат пунктики добавим нам выгодные. Шведы их и проглотят под шум золотых монет.
— Сумма-то какая? — прищурилась царица.
— Кругленькая, матушка, — понурил голову Остерман, — семьсот пятьдесят тысяч рейхсталеров.
— Ох ты, Господи, — Императрица даже перекрестилась, — деньжищи-то какие огромные.
— Большие, — согласно закивал Остерман, — только все меньшие, если воевать шведы зачнут с нами.
— Все, — Анна Иоанновна решительно поднялась с кресла и принялась расхаживать по кабинету, — составляй текст трактата, инструкции нужные готовь Бестужеву и немедля отсылай все в Стокгольм. Тянуть более некуда.
— Слушаюсь, матушка. Позволь удалиться.
— Давай-давай, Андрей Иванович, поспешай, — уже не обращая внимания на вице-канцлера, Императрица что-то пристально разглядывала за окном. Может, ворону увидела. Уж больно любила она палить по ним. «Деньжищи-то какие», — подумала Анна Иоанновна, прищуриваясь, как бы целясь в невидимую для нас мишень.
— Эй, кто-нибудь, фузею подайте, — вопрос со Швецией решен был на сегодня.
Остерман потихоньку вышел — выполз из кабинета и к себе домой направился сочинять трактат и пояснения к нему для Бестужева. Завтра надлежало с курьером отправить это все в Стокгольм.
Бестужев имел связи обширные со многими членами риксдага шведского, собирая доношения как от «колпаков», так и от «шляп». И правда, что разница лишь была в цене, которой оплачивались услуги подобные. «Колпаки» делали это почти бесплатно, искренне веря в необходимость сохранения отношений добрых с Россией, и получали вознаграждение мизерное, коим труд писцов оплачивался, переписывавших то, что интересно было министру русскому. Те из «шляп», что имели дело с Бестужевым, являясь противниками России, делали это просто из-за продажности своей, когда принципы и честь дворянская уступали место алчности и безграничному подчинению тельцу золотому. Еще Филипп, отец Александра Великого, говорил, что любую крепостную стену преодолеет осел, нагруженный мешками с золотом. Предатели всегда были, и во все времена эти качества человеческие, которые христиане относят к семи грехам смертным, использовала в своей работе разведка. Но алчность всегда преобладала над всем. Этим и пользовался Бестужев.
Да и секретари его посольства даром хлеб не ели. Владея языком шведским, многие из них переодевались и сливались с толпой на улицах Стокгольма, сидели за кружкой пива, обсуждая оживленно вместе с горожанами последние вести из королевского дворца или из риксдага. Вот и знал Бестужев все, что творилось в столице шведской, на улицах ее, в пивных и дворцах дворянских. С улиц-то, порой, даже интереснее были слухи, нежели с сеймов парламентских. Служащие посольства русского заводили знакомства с лакеями из партии «шляп» — Левенгаупта, Гилленброка, Тессена. Лакей всегда бывает недоволен аль обижен своим хозяином, а русский человек, знакомый с крепостничеством не понаслышке, а на шкуре собственной, не раз поротой, всегда подберет слова нужные, утешительные. И выслушает понимающе, подбодрит и тем расположит совершенно к себе обиженного. Да и кружка лишняя, поднесенная в сей момент, пособит откровенности. А лакеи все знали, что творилось в домах их господ, все слышали, все примечали. Кто был в гостях, когда, что ели, что пили, о чем разговаривали. А за разбитую тарелку иль кубок с вином, опрокинутый да заливший чей-то камзол бархатный, был он по-солдатски нещадно высечен. Теперича, найдя готового выслушать и посочувствовать, он и лил ему душу, позволяя выуживать из себя, выпоротого, все самое интересное. Так и собиралась по крупицам истинная картина.
В июне, в начале самом, Бестужев получил из Петербурга подготовленный Остерманом текст альянс-трактата — нового договора союзного. По сути своей трактат не отличался от заключенного в 1724 году. За исключением двух значительных дополнений.
Первое заключалось в том, что сим трактатом Швеция обязывалась не принимать никакого участия в военных действиях, которые на тот момент вела Россия. Имелась в виду война турецкая. Швеция обязывалась оставаться просто нейтральной. Ее не просили ни помогать России, ни выступать посредником и, тем паче, не вступать в союз с врагами.