Слуги тьмы
Шрифт:
Даниэль с размаху ударил себя по губам, прикусил костяшки пальцев. Пока что его уговаривают добром; но что будет, когда колдун потеряет терпение и возьмется за строптивого пастуха по-настоящему? Казалось, слуга Нечистого уловил немой вопрос. Сияние солнца, синеву реки, желтизну бревен и досок под ногами заслонил изжелта-серый свет зала где-то глубоко под землей, и в этом зале стояла машина — большая, пугающая, с разноцветными огоньками и ярко освещенным, приделанным сбоку столом. За этим столом сидел невероятно худой человек в белесом балахоне и нажимал вделанные в столешницу не
— Врешь, — прошипел Даниэль, не заметив, что прокусил кожу на костяшках до крови. — Не дамся!
Свет померк у него в глазах, а в голове раздался издевательский хохот. И голос:
«Ты-то? Опомнись!»
Голос был отчетливый, гулкий и как будто знакомый. Даниэль уже слышал однажды нечто похожее. В ту ночь, когда отступник, который любил Элисию и готовился передать ее в чужие надежные руки, устроил ему испытание.
— Отступник?! — Его пронизала дрожь закипающей ярости.
«Разумеется, нет. Того, ничтожного, о ком ты помнишь, давно уже нет в живых. С тобой говорит Л’Кин. Л’Кин из Темного Братства!»
— Рад слышать тебя, Великий Мастер. — Слова сорвались у Даниэля с языка помимо его воли.
Л’Кин был доволен.
«Ты превосходно слышишь меня, пастух. Это свидетельство твоей собственной скрытой мощи… — он запнулся и поспешно добавил: — и могущества наших средств связи. Я знаю: тебя посылали в Аббатство, однако ничему стоящему там не научили. Твой дар еще не поздно развить и поставить на службу нам, адептам Темного Братства. На службу благородному делу преобразования мира! Подумай: ты растишь недоразвитых тварей, а мог бы взращивать великих воинов, непобедимых бойцов! Истинных служителей Нечистого!»
— Я недостоин, — пробормотал Даниэль. Ему хотелось сказать решительное «Нет», но он сумел выговорить лишь униженное: «Я недостоин». Язык не слушался, и казалось, что отныне он всегда будет говорить и делать так, как угодно нежданному повелителю.
«Ты заслужишь эту честь».
— Я не смогу.
«Сможешь. Ты поведешь зеленоглазую женщину навстречу нашему отряду. Защитишь ее от всех опасностей и передашь в наши руки. Запомни: на тебе лежит нелегкая задача сберечь ее в Тайге и привести к нам живой».
— Я не… не хочу, — с огромным трудом выговорил Даниэль. Голову разломила ужасная боль: дерзкая речь вызвала мгновенную кару.
Однако голос Л’Кина был по-прежнему ровен:
«Я жду тебя, пастух. Рассчитываю на твой ум и хитрость, на твою силу и проворство. Я жду тебя с зеленоглазой женщиной. Вы оба нужны мне — ты и она!»
Слова его были точно пауки, они опутывали мозг липкой паутиной, высасывали душевные силы, способность сопротивляться.
Даниэль вдруг отчетливо осознал, что спасения от Л’Кина нет, что еще не включили машину в подземелье, а его сознание уже подчинено, что он не сможет поставить ментальный щит — ведь он не священник, он ничего не умеет…
— Ладно, — произнес он хриплым голосом, весь сосредоточившись на том, что говорит. — Ладно, я приду к тебе, Великий Мастер. Я знаю, как выглядят башни твоего замка; я найду их.
Л’Кин с небольшой заминкой ответил:
«Буду рад тебя видеть, мой новый слуга. Если только ты не замыслил недоброго».
— Я не замыслил. — Даниэль сжался, как пружина, изо всех сил стараясь не пропустить колдуна в свои мысли. — Но сейчас освободи меня, дай немного подумать.
«Не дам! — грянул голос. — Ты должен повиноваться, не размышляя, — добавил Л’Кин мягче. — Мне будет жаль, если придется тебя принуждать. Я хочу видеть в тебе преданного слугу. Верного, как все иные мои слуги».
— Хорошо. Но я… я поведу женщину через Тайг… — Даниэль с трудом подбирал слова. — Она голодна, ей нужна пища.
Он почувствовал, что колдун холодно усмехнулся.
«Правильная мысль. Но ты же не Ревун! У тебя есть лук и стрелы. Ты можешь настрелять уток».
Даниэль словно очнулся. Только что перед глазами была серая пелена — и вот он уже видит реку, плот, прижавшихся друг к другу Элли и Сильвера. Женщина и пес не отрываясь глядели на него, как будто завороженные колдовскими чарами и лишенные возможности пошевелиться. У Сильвера из ноздрей текла кровь.
Даниэль поднял лук, вытащил из колчана стрелу.
«Брось лук!» — Кажется, Л’Кин раскусил его. — «Лук! Брось лук в воду! В воду!»
Жуткая боль пронзила голову от виска до виска, Даниэль пошатнулся, едва не выронил стрелу — и еле удержал руку, готовую отшвырнуть лук.
— Аиэль! — выкрикнула Элли. — Тихо, тихо!
В смертном ужасе взвыл Сильвер.
Кленовый лук внезапно обжег пальцы, как будто дерево превратилось в раскаленный металл.
— Я… поклялся, — упрямо шептал Даниэль, прилаживая стрелу; он не видел тетивы, и она никак не укладывалась в ложбинку на ушке. — Элли… никому не отдам…
«Я тебя уничтожу!» — взревел Л’Кин.
Пастух вскрикнул от взорвавшейся в голове новой боли. Руки были точно чужие; казалось, они хотят оторваться от тела и выбросить оружие, которое нестерпимо жжет пальцы.
Стрела наконец легла на тетиву; со стоном, Даниэль оттянул ее. Он почти ничего не видел, только дрожащий наконечник да огромные глаза Элли. Глубокие, прозрачные и невероятно зеленые — зеленей весенней травы, зеленей едва распустившихся иголочек лиственницы.
— Милый… — хрипло прошептала женщина-воин. — Не надо! — вдруг вскрикнула она. — Аиэль, не стреляй! — Элли с мольбой протянула руку.
Элли?! Это же колдун в нее вселился, это Л’Кин униженно молит пастуха, надеясь его провести.
Стальной наконечник дрожал, стрела рвалась из пальцев, как живое существо, желала улететь в небо.
— Аиэль, милый… — стонала зеленоглазая… стонал Л’Кин.
Даниэль внезапно его увидел: человек без лица съежился перед ним на досках, умоляюще тянул к нему руки — но из-под капюшона блестели коварные безжалостные глаза.
Убить колдуна! Нанести удар, от которого Л’Кин падет сраженный наповал. Убить колдуна силой мысли, силой собственной ненависти. Убить!