Служанка

Тур Злата

Понимая, что у благодетеля сейчас дым из ушей повалит от злости, его пассия ринулась на помощь.

— Прислуга, к сожалению, не обладает той верностью и преданностью, которые были нормой в девятнадцатом веке, поэтому при малейших трудностях все бегут.

Ух ты ж ка! Он оно чо! Маленькая шлюшка возомнила себя королевой, которой челядь должна была присягнуть на верность. Ладно, сделаю вид, что поверил, чтоб не доводить до греха. Понятное дело, что они уволились не по своему желанию — старый греховодник не захотел иметь перед глазами живые укоры совести. Стыдно папеньке в глаза смотреть людям, которые знают все о его неблаговидном

поведении.

— А мы что, теперь обречены на голодное существование? — бросаю еще одну бомбу. Этой шутливой фразой всегда пользовался в детстве, когда родители в чем — то отказывали, и я делал вид, что и в правду верю в бедственное положение семьи. Это был один из множества узелков памяти, которые есть в каждой семье. Из них соткана теплота отношений, своя история, своя летопись счастья. Они как фотографии, хранят бесценные минуты близости. И дернув за один узелок, сразу переносишься в далекое или не очень далекое благополучное прошлое.

Но дергать узелки мне не особо удавалось. Потому что не удавалось поговорить по душам. В день приезда я не стал разговаривать с отцом дома: эта мелкая пиранья увивалась самым ласковым, но, я уверен, и самым ядовитым плющом вокруг него. Пришлось сделать это на работе и там же показать плющу зубы.

Глава 5

Едва я ступил в приемную, как мачеха, она же секретарша, как оказалось, еще и на испытательном сроке, выпрыгнула из-за своего стола, преградив мне путь. Ого! А мы еще и делаем вид, что работаем?

— Матвей Тимофеевич велел никого не пускать, — выпятив грудь, двумя нахальными булками выглянувшую из расстегнутой блузки, она вызывающе стрельнула глазками, в которых я поймал отблеск торжества.

Мстите за игнорирование йога-стриптиза?! Ну-ну! Посмотрим, кто-кого!

— Тимофей Матвеевич тоже ничего не имеет против. Приказ остается в силе — Никого не пускать! — скрипнув зубами от злости, я бесцеремонно подвинул пиранью плечом и открыл дверь в кабинет. Не успел я ее захлопнуть, как на пороге нарисовалась рьяная исполнительница секретарских обязанностей.

— Я не пускала! — в ее возгласе отчетливо звенело требование принять ко мне строжайшие меры, как к наглецу, переступившему через ее высочество, а вовсе не положенный испуг за невыполненный приказ.

Я вообще-то парень выдержанный, что касается покера или жестких переговоров. Но и на старуху бывает проруха. Чувствуя, что меня начинает трясти, я обернулся и, почти не размыкая сжатых челюстей, прорычал.

— Выйди вон!

— Матвей! Ты слышал! — воскликнула оскорбленная невинность, раздавив остатки моего самообладания.

— Пошла вон отсюда, подстилка! — ярость застелила пеленой глаза, и я до хруста сжал кулаки, едва удерживаясь, чтоб не пристукнуть мерзавку, разрушившую мою семью.

С однозначно читаемым намерением я двинулся на нее, вынудив с визгом выскочить в приемную.

— Тимофей! — грозно рыкнул родитель, приподнимаясь из-за стола. — Что ты себе позволяешь?!

— Я имею право общаться со своим отцом с глазу на глаз! — вбуравливаюсь в него взглядом. В ответ летит такая же стальная молния. И несколько мгновений между нами, как по электрической дуге мечутся искры гнева. Чтобы не дошло до взрыва, беру ситуацию в свои руки. В конце концов, не у меня крыша поехала. А человек, который привел в дом шлюху, явно имеет проблемы с чердаком.

Выдыхаю и, разжав кулаки, делаю шаг от двери и невозмутимо, насколько меня хватает, направляюсь к дивану, стоявшему справа от стола. Плюхнувшись в него, выдерживаю небольшую паузу, явно не дотягивающую до мхатовской, и почти миролюбиво говорю:

— Матвей Тимофеевич! Мы оба Барковские — и ничто на это повлиять не может. Поэтому давай обойдемся без излишних сантиментов и поговорим как партнеры, как нормальные мужики, в конце концов. Я хочу знать, что у нас происходит в доме. Я уже взрослый, и понимаю, что иногда бывает — седина в бороду, бес в ребро. Но делают же это тихо, не в ущерб репутации и семье, — я осознавал, что он сейчас мне мог в ответку бросить еще одну народную мудрость — яйца курицу не учат, но поговорить было необходимо, и как это сделать по-другому — я не знал.

Для меня отец всегда был эталоном. Уверенности в себе, деловой хватки, рассудительности, твердости. Он был гарантом моего счастливого детства. Незыблемой скалой. И вдруг превратился стареющего, выжившего из ума, сластолюбца, променявшего жену на дешевую шлюшку, которая обойдется ему, уверен, недешево. Чего греха таить, и мой меркантильный интерес здесь затронут — семейные деньги сейчас поплывут в самые дорогие бутики и шикарные салоны.

Она не будет, как мама, пользоваться всеми услугами, начиная от парикмахера до массажистки, дома. Еще со студенческих времен, мама считала деньги и не видела ничего зазорного в нежелании переплачивать бешеные бабки только за то, чтоб зачекиниться в популярном среди богачек месте и показать «Мы с вами одной крови». Эта же мартышка будет из кожи лезть, лишь бы стать одной из них, чтоб ее приняли. Надеюсь, папенька не собирается ее вводить в свой круг? Хотя почему нет? Будет таскать на мероприятия и представлять «Ника, моя помощница». И пусть все хоть глаза сломают, бросая косые взгляды! Официальная версия приемлемая, правда сильно притянутая за уши…

Отец исподлобья кинул на меня весьма нелюбезный взгляд. Понятное дело в свои пятьдесят с увесистым хвостиком оправдываться не хотелось, но я-таки оставался его единственным сыном и нагло ждал вразумительного ответа.

— Тимофей! Ольга оскорбила меня недоверием! Она сама ушла, посчитав меня подлецом со всеми вытекающими. Ты знаешь, что семья — это надежный тыл. Это замкнутый мир душевного благополучия. И вдруг я вижу, что моя женщина мне не доверяет! — начал папенька озвучивать выгодную себе версию, приправив пафосом оскорбленной невинности. Однако выглядело это так же нелепо, как сову на глобус натягивать. Я мог бы в пух и прах разбить его детский оправдательный лепет, но это означало бы конец диалогу. Сделаю вид, что принимаю. Во всяком случае, никто не заставляет подписывать письменное согласие с той чушью, что он несет.

— Ну тогда второй вопрос. Зачем вести в дом?! Ты понимаешь, что это репутация? Только не говори, что она сирота и ей некуда идти! — Сколько ни пытаюсь представить себя за партией в покер и нацепить бесстрастную маску, меня отчаянно колбасит. Чтоб не выдать своей злости, сую руки в карманы, благо надел летние легкие штаны.

— Зря ты ерничаешь. Она, действительно, сирота. И очень гордая и правильная девочка!

«Спокойно, Тимофей! Спокойно! Дыши! Дыши! Дыши, миленький!!!» — отчаянно давлю аутотренингом рвущиеся с языка матерные слова. Похоже, надо прикупить четки, побриться на хер на лысо, напялить оранжевый балахон и отправиться к буддистам за созерцательным мировоззрением. Пусть меня научат!