Смех по дороге в Атлантис
Шрифт:
Ладников почувствовал, что говорит впустую. Если его и слушали, то думали о другом.
Еще один красный столб быстро надвигался справа. И Мосенин, и Гурген, и Риль провожали его взглядом, пока столб был виден. Все молчали.
— Пошленькая была программка, — вдруг сказал Риль, — настоящий юморист так бы не написал.
— Отчасти согласен, — Ладников покосился на экранчик обзора, — но ведь здесь не требуется ни воспитания, ни эстетики. Лишь бы смеялись…
— Просто противно, — помотал головой Риль, — кто только пропустил эту программу.
— Наши программы — это не искусство, это защита.
— Пошлость — не защита!
— Черт побери, да какая же разница, если она спасает!
— Она может не спасти. Например, человека, который понимает…
Ладников молчал. «Может, я совсем напрасно говорил им о столбах, — думал он, — наверное, было бы лучше молчать до самого Знака. Но инструкцию нарушать нельзя. Да и рассчитана она на людей, которые приезжают работать сюда, в этот ни на что не похожий мир. Этих людей не берут прямо из уличной толпы…»
Когда машина проскочила четвертый столб, стали видны и Знак, и обелиски, о которых говорил Ладников. Две большие иглы стояли почти рядом, неподалеку от «Великой борозды». Из гигантского каньона поднимались причудливые кружева испарений.
— А эта щелка точно сработает? — спросил Гурген и сунул палец в щель, откуда через несколько минут должен был появиться футляр с программой.
— Сработает или не сработает? — подхватил Мосенин. — Нечего нам морочить голову. Скажите, вы сами уверены, что сработает? Или и сейчас начнете заговаривать зубы?
— Успокойтесь, геолог, — Ладников на этот раз не повернулся, — я уверен на все тысячу и даже на тысячу один процент, — и, уже обращаясь к Гургену, тихо и мягко уточнил: — Вы не очень внимательно меня слушали. Машина не продвинется ни на сантиметр, если не включится программа. В Знак вмонтирован специальный излучатель.
— Ваш излучатель мог давно все излучить! Его могли вытащить! Могли поломать! — Мосенин уже почти кричал в спину Ладникова.
— Мы тут что-то говорили о других дорогах, — вдруг сказал молчавший Риль, — а почему все-таки нельзя лететь в Атлантис ракетой?
Ладников схватил рукоятку мгновенного торможения.
— Ребята, я бы мог с вами не ехать. Я добрался бы в Атлантис один, через два дня, то есть послезавтра. Без пассажиров, без приключений. Вас повез бы кто-то, другой. Что ж, я разверну «турбик».
Молчали все. И Гурген, и Риль, и Мосенин. Никто не шевельнулся. Наступила напряженная тишина, как перед большой ссорой. Ладников громко щелкнул каким-то тумблером.
— Все. Хватит, — решительно сказал Риль, — извини. Бывает, видимо… Включай турбину… и жми вперед.
— Что ты нервничаешь! Что ты нервничаешь? Зачем разворачивать, — бодро заговорил Гурген, обращаясь к Ладникову. — Ну, один не поверил технике, другой маму родную вспомнил, а у третьего, понимаешь, застарелый ревматизм в коленках. Трогай!
Ладников усмехнулся: «Хороши, черти! — подумал он, — застарелый ревматизм… Оказывается, он, Ладников, нервничает!»
Вдруг Мосенин выскочил из машины. Он сделал это в тот самый момент, когда турбик хрюкнул вновь запущенным двигателем.
— Сумасшедший, он пошел обратно! — крикнул Гурген и растерянно посмотрел на Ладникова и Риля.
— Он расклеился в самом деле, — сказал Риль.
— Этого типа надо ловить, — встал Ладников со своего места, — теперь я буду считать, что в гималайской десятке было только девять человек…
— Не суди его по здешним законам, — Риль тоже приготовился вылезать, там все-таки была Земля.
— Тогда какой идиот послал его сюда?
Ладников погнал турбомобиль задним ходом. Мосенин успел отойти на сотню шагов. Он не обратил никакого внимания на обогнавшую его машину и продолжал идти уверенной походкой человека, решившего все раз и навсегда. Из машины вышел Риль.
— Выслушайте меня… — начал он и взял геолога за локоть, — у всех нас тоже были минутные слабости. Я понимаю.
Мосенин освободил руку и пошел дальше.
— Вы все время интересовались бронтами! — крикнул ему вслед Ладников. — Вы их видели? Если нет, то такой шанс у вас может быть перед наступлением темноты.
Мосенин вздрогнул и остановился.
— Я не отговариваю вас от затеи пройти пешком эти длинные километры, продолжал Ладников, — но возьмите хотя бы лучемет. И питья на дорогу.
Мосенин стоял не оборачиваясь. Ладников стал что-то вытаскивать из-за своего сиденья и добавил наставительно, будто обращался к маленькому мальчику, которому дают в первый раз включить электрический фонарик:
— Да не балуйте вы лучами, берегите разрядник…
— Я… Да как вы… Вам известно, что я… Мне не четыре года… Вы позволяете себе…
Мосенин подскочил к машине и, тыча ладонями в грудь Ладникова, захлебывался словами. Упоминание о бронтах, а может быть, последнее напутствие Ладникова подорвали его решимость. Может быть, он просто «перегорел», поборов свои колебания. Казалось, какая-то замкнувшаяся в глубинах мозга цепь разорвалась…
— Я! Мы-ы! Вы-ы!.. — передразнил Ладников. — Ну садитесь! Глупости разрешаю только на той стороне. Ясно?
Замолчавший Мосенин стоял перед Ладниковым, глядя на него зло и ошалело.
— Вы знаете Закон Чужого Неба? — спросил Ладников уже спокойно и холодно. — Знаете? Это старая и нехитрая штука. Если безопасность большинства под угрозой…
— Знаю, — буркнул Мосенин и угрюмо полез в машину.
«Ничего ты не знаешь!» — подумал Ладников, пиная пятнистое колесо турбика.
В Знаке не было ничего необычного. Толстый столб в круглым красным щитом — такие ставились на улицах городов и ограничивали движение транспорта. В центре щита белели две крутые дуги, составленные из четких, аккуратно нарисованных квадратиков, прямоугольников и треугольников. Дуги располагались вогнутостью к вогнутости и чуть соприкасались концами. Это изображение могло означать только одно — белозубый рот, широко раскрытый в неистовом хохоте.