Смена
Шрифт:
– Не знаю, если что, напишу тебе. Но звучит интересно, не спорю…
Только сейчас Андрей с облегчением понял, что они уже миновали большую часть дороги, дойдя до двора его попутчика, благо тот жил ближе.
– Тогда договорились! Тридцать первого ко мне. Скинемся, вискаря возьмем с колой. Водочки там… Значит, с наступающим, Андрюха! Не прощаюсь! – кричал ему на прощание Леня, прикладывая ключи к домофону.
– Да. И тебе не хворать.
Ни на какие квартирники Андрей все равно точно не пойдет, что бы кто ни говорил.
Наконец их дороги разошлись.
«Интересно, нам специально выбрали даты выезда классом прям перед Новым годом? Так мы вернемся только тридцатого, пока отойдем, пока вещи разберем, пока постираем все, там уже и первое января тут как тут».
Обычно Андрей шел домой через дворы, маленькие ларьки, детские сады. И вечно загадывал, мол, кого из знакомых, живущих во всех этих кирпичных двадцатиэтажках, он встретит на этот раз.
Вычищенный еще с раннего утра от снега тротуар пролегал через все дворы, подобно паутине, связывающей все дома и площадки вместе. Где-то вдалеке слышались отдаленные удары лопатами по подмерзшему снегу на дорогах. Маленькие дети резвились на горках, играли в снежки, лепили снеговиков, пока их мамы так увлеченно лайкали посты своих подруг на скамейках.
– Молодой человек, стой, подожди! – внезапно послышался тихий голос, будто прям в ухо прошептали сбоку.
До подъезда Андрея оставалась пара десятков метров. Но прежде чем он успел до конца перейти дорогу, разделяющую детскую площадку и его дом, он обернулся в сторону, откуда его звали.
Уже седая, лет семидесяти, старушка, сидела на скамейке в ожидании того, как Андрей удосужится к ней подойти.
«Чего ж она сразу мне не сказала, чего она там хотела? Куда я ключи мои утром кинул?»
Но в итоге послушно подошел к той самой бабуле.
Видит он ее впервые и раньше не встречал. К его удивлению, она отлично выглядела для своих лет. Старушка сидела прямо, не горбясь, с достоинством, на уже не первый раз перекрашенной, но так и не определившейся, какой цвет краски ей подходит больше, скамейке. Андрей сразу же обратил внимание на ее руки, они не дрожали, а наоборот, были намного живее рук большинства его знакомых, так любивших курить всякую дрянь в школьных туалетах. Бабушка была в пальто нежно-бежевого цвета. На груди ее висела солидная брошь с цветком лаванды, на пальце – серебряное кольцо со звездой.
– Рада тебя видеть, родной мой. Спасибо тебе за все… – В ее глазах Андрей смог разглядеть наворачивающиеся слезы, постепенно превращающиеся в сосульки, но не от сожаления или какой-то утраты, а от искренней радости. Наконец, отведя взгляд куда-то в небо, старушка до жути знакомым голосом прошептала, как будто себе в душу: – За все спасибо…
Андрей ничего не ответил.
«За что спасибо-то? С возрастом же многое бывает, может маразм какой-нибудь или слабоумие у нее, вот и перепутала меня с кем-то из своих внуков».
Неясно откуда взявшееся осуждение к этой странной бабуле сменилось жалостью и пониманием, что не все могут сохранить здравый смысл в старческие годы.
«Может, она хозяйка того кота? Тогда что она тут делает и как она про меня узнала? Подглядывала? А может, шизанутая просто…»
– Андрюша, любовь моя, тебе нельзя туда. Посмотри, посмотри! Что ты и они с нами сделали. Я осталась здесь, я…я… я не смогла справиться, не смогла переехать в столицу, осталась здесь, в нашем чертовом городе, – старуха, вцепившись ему в руку, встала на колени, начав шептать, словно одержимая. Глаза ее были стеклянные, а радужка глаза стала бесцветной, белой, мертвой. – Я не смогла. Я не смогла, не смогла справиться… Сошла с ума, с ума сошла! И все ты! Ты-ы-ы-ы! Ты был мне другом, моим женихом, Андрей, помнишь?!
Незнакомка, теперь все сильнее походившая больше на говорящий труп, нежели на милую старушку, завопила, сжав руку Андрея так, что костяшки его побелели, а вены начали пульсировать. Багровые слюни вылетали клочьями из ее рта. Андрей намеревался вскочить, броситься прочь, но тело не повиновалось, руки ослушалась его и словно плети повисли вдоль тела мертвым грузом. Он просто смотрел.
– Семья не узнала меня, посчитали сумасшедшей. Но я не психичка! Я все еще помню лагерь, помню всех, помню казнь и костры, темный лес, заброшенную школу, кресты, реку, много снега, стрельбу!
Старуха начала истерически трястись, колотить руками все вокруг, сдирая с себя прядями гнилые волосы. Лицо сводилось судорогами и в конце концов застыло посмертной маской.
– Не пущу тебя, не отдам никому. Никогда. Я всегда тебя любила, ты мой!
Язык Андрея отказывался реагировать на приказы мозга. И только зрачки перемещались по неестественным изгибам ее морщин.
Хватка ведьмы на миг ослабла, и Андрей только подумал рвануть прочь, как, собрав свою многолетнюю боль и страдания, старуха вцепилась ему когтями в ноги, разрезая ногтями брюки и разрывая кожу в мясо. Андрей хотел тут же завопить, заорать от неистовой боли, но что-то заткнуло его. Будто губы его были залиты клеем, прибиты скобами степлера. Обжигающая слеза тяжелой каплей скатилась по холодной щеке.
– Глушилки! Школа – это засада, не беги туда, когда Он придет за вами с леса! Данил Сергеевич говорил правду! Ему пришлось, не допусти того, чтобы он умер из-за вас! Он ключ к разгадке!
Она заревела. Вынула руки, вырывая ногти из плоти. Образовавшиеся раны начали кровоточить, брюки намокли красным, постепенно замерзая на морозе. Тут же хлынуло пламя, ее кожа обуглилась. Стала гнить, течь, рваться.
– Сука, отошла от меня! Иди на хрен, тварь! Не трожь меня, сука! – Наконец, рот разомкнулся. Клубы пара обволакивали сгоревшую мумию. – Прочь, прочь! Не трожь меня! – Он зажмурил глаза.