СМЕРШ времени. «Чистильщик» из будущего
Шрифт:
– Это что! – оживился майор. – У меня вот был случай – мина недалеко взорвалась, осколками каску пробило и каблук с сапога как бритвой, срезало, а на мне – ни одной царапинки. Не чудо ли? Ты, капитан, давно воюешь?
– С июля сорок первого.
– Ого!
– Первый раз ранило?
– Уже третий раз в госпитале лежу.
– Молодца! Значит, пули до сих пор обманывал.
Санитарки принесли мне обед, ходячие раненые потянулись в столовую.
А после обеда – спать. Каждый старался получить от отдыха по ранению все сполна: вволю отоспаться,
Я тоже уснул после обеда. Поспать на чистой простыне, зная, что не поднимут по тревоге, – счастье. Кто воевал, спал в сырых блиндажах или на голой земле, боролся со вшами, недоедал – тот оценит.
Ближе к вечеру в нашей комнате в наброшенном сверху белом халате появился Сучков. Раненые офицеры тактично вышли из палаты.
– Ну – как ты? – кивнул он на грудь.
– Живой.
– Да вижу, что живой. И со слов Безгуба знаю, что произошло. Оказалось, это немцы переодетые были. Теперь у них и не спросишь ничего – одни трупы.
– Не виноват я, товарищ полковник. Водитель мне сразу подозрительным показался. А когда я потребовал кузов под брезентом досмотреть, оттуда двое огонь по ребятам открыли. Антона и Алексея жалко. Какие хлопцы погибли!
– Я с хирургом говорил уже – тебе тоже пуля предназначалась, да орден спас. Не зря, выходит, я тебе утром его прикрутил.
Полковник помолчал.
– Орден покажи.
Я кивнул на гимнастерку, висевшую на стуле. Сучков поглядел-покрутил орден и изумленно воскликнул:
– Эка штука – сердце прикрыл, надо же… Доктор сказал – здесь ты на две недели минимум, пока ребра не срастутся.
– Да, он мне тоже так сказал. Ребят моих похоронили?
– Я только с похорон. Сколько же могил от самого Ельца, когда в СМЕРШ выделились, за нами осталось! – Глаза его на мгновение блеснули.
Мы снова помолчали.
Полковник обернулся, огляделся, как нашкодивший пацан, и протянул мне фляжку.
– Спрячь, там водка. Говорят, если понемногу принимать, то заживает быстрее.
Я сунул фляжку под подушку.
– Ну, капитан, бывай! Выздоравливай! Будем с нетерпением ждать. И товарищам своим здоровья от меня пожелай. Да, кстати, ты в курсе, что Первый Белорусский уже пересек польскую границу? Наш отдел теперь в Кобрине, пока на белорусской земле. Совсем рядом – Брест, а там уж и польская земля.
Полковник ушел. Тут же в палате показались раненые офицеры. Капитан Неустроев спросил тихим голосом:
– Чего он от тебя хотел?
– Навестил.
– Я его знаю, он из СМЕРШа. При нем лишнего не говори – самому боком может выйти.
– Так я тоже из СМЕРШа. А полковник – мой начальник.
Раненые офицеры переглянулись и посмурнели лицами. Оно и понятно: СМЕРШ в армии не любили и боялись. Похоже – зря я им про себя сказал.
Внешне я ничем не выделялся среди других офицеров танковой армии. На петлицах у меня эмблемы танковых войск были – специальных-то эмблем у СМЕРШа не было. Офицеры носили
Несколько дней раненые из моей палаты относились ко мне настороженно, обходясь односложными ответами «да», «нет». Но постепенно ледок отчуждения таял.
Я отсыпался, отдыхал; дышать мне стало легче, и я мог уже садиться в койке.
Отношения наши вновь потеплели, когда в один из вечеров, после ужина я выставил на стол фляжку с водкой. Правильно говаривали на Руси: «Веселие наше есть пити».
Мы выпили по сто грамм, покурили, отмякли душою, еще добавили, и языки развязались.
– Ты не обижайся, Петр, только служба у тебя паскудная. Вот у нас в полку «смершевец» – так я его трезвым не видел. Чуть что – орет: «Под трибунал отдам!» – пистолетом размахивает, доносчиками оброс.
– Это от человека зависит, а не от службы. Иному дай власть – даже маленькую, – он ею упиваться станет, чтобы показать свое превосходство. А я не в полках работаю, я «чистильщик». Мое дело – наши тылы от немецких агентов, предателей и изменников Родины очищать, чтобы в спину вам не ударили да немцам по рации сведения военные не передали. И стрельбы у нас хватает, люди гибнут. Меня вот ранило, а двоих наших офицеров – наповал, похоронили недавно.
– Прости, брякнули не подумавши.
С того дня, вернее – вечера, мои сопалатники, раненые офицеры, переменили свое мнение обо мне, и мы даже сдружились.
Мы просыпались, слушали последние сводки Совинформбюро по репродуктору, что черной тарелкой висел в коридоре. Собирался около него почти весь этаж – кроме лежачих. Обсуждали успехи нашей армии, отмечали освобожденные города и земли на большой карте, что неизвестно какими путями попала сюда из школы.
Постепенно обновлялся и состав раненых: поступали новые, кто-то из госпиталя выписывался по выздоровлению, кого-то комиссовали по инвалидности. В госпитале хватало раненых с ампутированными руками и ногами. Изредка на носилках, закрытых простыней, через черный ход выносили умерших от ран. Хоть мы и привыкли на фронте к смертям, но там – передовая. А в тылу, где не рвутся снаряды, не падают бомбы, не стучат пулеметы, умирают молодые парни. После каждой смерти госпиталь на время как-то затихал. Не было слышно анекдотов, раскатистого смеха – лишь матерок в курилке.
После очередной смерти с наступлением ночи на меня волной накатывались горестные воспоминания о нелепой гибели Алексея и Антона. Я пытался понять, как получилось, что обоих моих лейтенантов убило сразу. Получалось – надо было все-таки им действовать с разных сторон грузовика. Тогда, даже если бы диверсанты и открыли огонь – пусть неожиданно, то могли сразить одного, а не обоих сразу. Надо учесть на будущее. Каждая ошибка должна анализироваться, и на основе анализа нужно делать верные выводы, дабы избежать трагических повторений.